Здание русской миссии — представляло собой одноэтажное здание, наскоро, и без архитектурных достоинств перестроенное в трехэтажное. По периметру — оно было огорожено насыпью, на которой круглосуточно, сменяясь, несли вахту пулеметчики. Работали здесь — как и во всех арабских странах, с шести утра и до часу дня, без обеда, но русские — иногда работали и вторую смену — с четырех часов дня, когда жара немного спадает и до семи. Ну, а у казака — завсегда служба двадцать четыре часа в сутки идет.
Велехова пустили не сразу. Несмотря на русскую форму — он мало был похож на обычного казака — чернявый, с бородой. Потому — продержали на КП под прицелом почитай двадцать минут, пока выясняли, кто такой есть. Как выясняли — непонятно: одних телефонов в Адене было штук пятьдесят, не больше…
Велехов, несмотря на казачью кровь — впитал в себя и Восток, то есть был восточным фаталистом, и даже в чем-то мистиком (Куллюна фи йад-улла — все мы в руках Аллаха). К главному входу в здание — уже подкатила старенькая, переделанная в транспорт для личного состава Татра, чей кузов и кабина были усилены наваренными бронеплитами — а он неторопливо и несуетно, словно сапер опасное место — осматривал, ощупывал приземистое и некрасивое здание миссии — словно фанатик, раздумывающий над тем, куда сподобнее нанести удар. Хотя мысли у него были свои…
И так, пока не выбежал из здания молоденький, усатый приказный, не побежал к ним, неловко придерживая на боку кобуру с пистолетом и тревожа ногами вездесущую, соленую пыль.
— Господин хорунжий?
— Так точно… — степенно ответил Велехов
— Господин атаман ожидают. Извольте проследовать…
Стоящий на воротах урядник — поднял шлагбаум, виновато улыбнулся в усы — смол, прости, брат казак, служба такая…
— Давно здесь?
— А? — отозвался приказный, когда они шли к массивной, деревянной двери
— Давно говорю здесь, молодец?
— А… второй месяц, господин хорунжий.
Пришлют же стригунков
[134] таких… паразиты. Потом похоронки пиши… Сволочи.
— Какого года службы
— Второго. Я охотником
[135] сюда вызывался, господин хорунжий
— Ну и дурак — отреагировал Велехов — какой станицы рожак?
— Хоперской, господин хорунжий
— Ты бы сначала службу, как положено, доломал, чего набрался полезного, потом уж и сюда охотником. Кобуру — купи морскую, с ремешками, не пожалей денег. У тебя пистолет — как г…о в проруби болтается, случись надобность, и не добудешь…
Приказный обиделся, но промолчал. Постучал в массивную, тоже темного дерева дверь на втором этаже, отступил в сторону…
* * *
Походный атаман был человеком заслуженным, точнее — поломавшим службу, это было видно сразу. Буйная повитель седых волос, делавших его похожим на льва, такого же цвета седая борода, массивное, но без грамма жира, мосластое тело. Кривоватые ноги кавалериста и большие, подвижные руки сабельного рубаки и стрелка. По всей правой стороне лица петляет, перебиваясь неровными, белыми, не выгорающими под солнцем стежками чудовищный сабельный шрам. Правый глаз тем не менее — сохранился и грозно взирает на окружающий мир, равно как и левый — правда из-за ранения кажется, что атаман смотрит каждым глазом в свою сторону, правым в правую, а левым в левую. Близкие атаману люди знают, что сабельное ранение он получил в лихом деле под Баакубой, когда кавалерийская группа Буденного
[136] сошлась накоротке с Девятым, Ее Величества, Королевы Великобритании гвардейским уланским полком. Тогда верный конь — как почувствовал, без команды рванул на дыбы, когда расстрелявший все патроны впустую британский улан маханул саблей. Тогда уже саблями то мало махались, все больше из револьверов, да из Маузеров палили. Таких сшибок избегали, да вот тут не получилось избежать. Полуживого — вырвавшись из схватки конь притащил в часть, доктора сначала и вовсе отказались. Вылечили сами казаки — смесью паутины и пороха. Командир полка, прибыв проверить раненых в деле казаков сказал: если сейчас жив остался, до ста лет не умрешь. Так оно, по сути и вышло. Атаман Павлов с тех пор не верил никаким врачам, презрительно именуя их «докторишки», не боялся смерти и не сдерживал себя в гневе. О чем казаки знали, и старались атамана лишний раз не гневать…
Увидев вошедшего, атаман поднялся из-за стола. Ему было уже за пятьдесят — но глаз по-прежнему был орлиный.
— Кто таков? — голос был похож на ворчание потревоженного крупного зверя, кубыть камни перекатываются
— Хорунжий Велехов, господин атаман! — Велехов принял уставную стойку
— Велехов? — атаман подумал — какой Велехов? Какой станицы рожак?
— Вешенской, господин атаман. Но так-то я с Востока, просто… переселились. Потом обратно вернулись.
Атаман фыркнул в усы.
— Без господ. Не люблю. Звать как?
— Григорием крестили.
— Григорием… знал я одного Григория… и тоже из Вешенской. В Междуречье служил. Не отец твой, часом?
— Дядя. Меня в его честь и крестили. Он в Басре погиб. Уже потом.
— Да, так и было.
Григорий думал, что атаман предложит помянуть, но он не предложил
— Хороший казак был. Дельный, отчаянный. За его голову моджахеды тысячу николаевских червонцев
[137] давали…
Атаман вздохнул
— А за мою только двести. Продешевили, идолы. А ты сам — на земле сидишь, или — как?
— Одно время служил. Потом сидел. Сейчас опять в седле.
— Ага. А здесь чего забыл?
Велехов шагнул вперед, положил на стол письмо от Платонова. Атаман не обратил на него ни малейшего внимания
— Депешу я потом почитаю. Ты мне — как есть расскажи.
— Хочу диверсионную группу сделать.
— Какую-какую?
— Диверсионную. У нас ошибка в том, что мы все время защищаемся. А они все нападают. Надо наоборот…
— Э… мил друг, ну ты хватил. Да у меня почитай под полсотни маневренных групп в горах. Авиаразведка. Конная разведка.
