Я и так и сяк раскладывал безнадёжно-очевидную ситуацию в слабой надежде, что всё же обманываюсь, оговариваю любимую женщину. Устав разбираться, решил: когда Алина вернётся, прямо спрошу у неё.
Пока я подбирал слова для будущего разговора, подоспела очередь.
Кабинет оказался комнатёнкой с небольшим окном, какое бывает в подсобных или подвальных помещениях. Впритык хватало места для письменного стола, медицинской кушетки, пары стульев да шкафа со всякими склянками.
Доктор Роман Александрович, худой, кадыкастый, с подростковыми, во все стороны, вихрами, судя по всему, сам осознавал свою вопиющую моложавость, поэтому для солидности разговаривал нарочитым баритоном. Ощупывая моё лицо, проговаривал строчки детского стихотворения:
– Толя пел… Борис молчал… Николай ногой качал… – а потом отправил меня на рентген в соседний кабинет.
Дальше пошло быстрее. Утомлённая врачиха-рентгенолог показала крючок, на котором висело какое-то подобие слюнявчика на свинцовой подкладке. Я надел его, пристроился перед экраном, бережно взгромоздив подбородок на подставку.
– Не дышим! – прокричала врачиха из своей каморки. – Не шевелимся!..
Мне показалось, что вместо воздуха я втянул в лёгкие вакуум, остановивший само бытие. Услышал наконец:
– Выдыхайте! Ожидайте в коридоре, снимок будет готов через десять минут…
Санёк оказался неплохим диагностом. Когда я вернулся, Роман Александрович, разглядывая мои призрачные челюсти и треугольный провал переносицы на рентгеновском снимке, заключил:
– Самая скучная картинка за сегодня! Прямо скучнейшая! Ничем не могу порадовать, кроме закрытого перелома костей носа без смещения отломков.
– А по ощущениям, будто ещё и челюсть сломали, – пожаловался я.
– Не, – он покачал головой. – Там сильный ушиб жевательных мышц, посттравматический отёк. Возможно, растяжение связок или мышц шеи, произошедшее из-за удара…
– Говорю же, не били. Сам упал.
– Это мне индифферентно, – позёвывая, отозвался Роман Александрович. – А теперь совет на ближайшие две недели. Рот широко не открывать, исключить твёрдую пищу, жвачки-семечки – в общем, создать покой для сустава. При болях принимать любые анальгетики: баралгин, пенталгин, кеторол. Для носа – холод местно прикладывать. Денька два – три.
Фельдшер обработал перекисью моё лицо (в итоге оказалось, что рассечена только бровь, а на подбородке просто глубокая ссадина, которая уже перестала кровоточить) и быстро наложил швы.
Я поздравил фельдшера и доктора с наступающими и оставил на инструментальном столике пятисотрублёвую купюру.
Думал, Санёк ушёл, а он терпеливо дожидался меня в коридоре – давился смехом. Оказывается, бичеватый кавалер снова вернулся. Даже уйти далеко не успел, поскользнулся посреди больничного двора на бахиле и приложился головой о какую-то ледяную кочку.
– Так что, мыло-мочало, начинай сначала! – сказал Санёк. Опухший полукруг свежего шва вокруг глазницы топорщился ниточками, похожими на насекомьи усы. – Запиши мой телефончик, браток, мало ли чё…
Мы обменялись номерами и простились. Я позвонил Алине, сказал, что у меня всё в порядке – кроме одного нюанса, который я хочу прояснить.
– Буду через пятнадцать минут, – ответила она.
Я ждал Алину у заснеженного крыльца, вертел нервную самокрутку из справки, в которой написали, что мне оказали врачебную помощь и провели рентгенографию костей носа и челюстей в двух проекциях.
Позёмка подогнала под ноги полупрозрачный голубой пузырь. Я поднял его. Это была брошенная бахила. Разжал пальцы, и ветер закружил её. Невесомая, она напоминала улепётывающего по аллее кроху-призрака. Я не спускал с бахилы глаз, пока она не скрылась за кустами. Оглянулся на дорогу и увидел красную “мазду”.
Алина успела переодеться. Ни юбки, ни чулок – обычные джинсы. Вместо сапожек – потёртые кроссовки на липучках. Лицо уставшее, хмурое.
– И что же тебя интересует? – сухо поинтересовалась. – Поведай.
– Сейчас…
Она повезла меня на Сортировочную. Сквозь трещину в стекле посвистывало холодом – тонкой, острой, как бритва, ледяной струйкой.
Я собрался с духом:
– Скажи, только честно…
Алина еле заметно улыбнулась:
– Когда говорят: “Скажи честно!” – понимаешь, что сейчас придётся врать!
– Мне нужна правда. Как ты определила, где чей футляр?
– Вот оно что… – в голосе Алины прозвучало искреннее удивление. – А я, признаться, ожидала, что ты начнёшь выпытывать, не ездила ли я к Никите. А ты опять заладил про часы. Ну, как определила… Догадалась!
– Как?
– Секрет фирмы!
– Это не ответ.
– Просекла на уровне интуиции.
Я видел, что она начинает злиться, но это меня только раззадорило:
– То есть ты не была до конца уверена, что разбиваешь футляр именно с Никитиными часами?
– Мне кажется, ты выбрал не самый удачный момент для ебли мозга!
– Всё ясно, – мрачно отозвался я.
Какое-то время мы ехали молча. Потом Алина проговорила:
– Я не хочу вдаваться в подробности вашего семейного маразма с часами. Это не моё дело, каждый сходит с ума, как ему заблагорассудится. Я просто видела, что Никита забьёт тебя до полусмерти. И что хорошего? Один будет инвалидом, другого снова посадят. Вас нужно было остановить любым способом. Я решила разбить первый подвернувшийся футляр…
– Ты не понимаешь, что натворила! – с отчаянием воскликнул я.
Она глубоко затянулась, выдохнула:
– Почему же? Я как минимум спасла тебя, а Никиту раз и навсегда избавила от нелепой и обременительной зависимости. Ты так не считаешь? Это же какой-то навязчивый бред с этими часами!
– Они были с ним почти сорок лет! Как второе “Я”!
– Ну, поставь, блять, кенотаф на месте гибели Никитиных часов, если тебе станет легче! – И продолжила более вкрадчивым тоном: – Володя, я сама обожаю игры мифологического мышления, но не стоит перегибать палку. Я всё прекрасно поняла про ваше биологическое время. Но поверь, если бы хоть на миг допустила, что сломанные часы могут реально повредить кому-то из вас, то я бы лучше вызвала мусоров.
Мне горько подумалось, что идея с кенотафом не такая уж и бредовая. На том чёртовом пустыре их могло бы находиться уже четыре…
Алина во двор не заезжала. Остановилась на углу дома, перед поворотом.
– Нитки такие убогие… – прикоснулась к моей брови. – Очень болит?
– Не-а… Челюсть только ноет.
– А когда швы снимут?
– Сказали подойти через неделю… – Я взялся за ручку двери. Спросил наудачу: – Может, зайдёшь ненадолго?
