Я тут же замолчал. Через несколько секунд Алина проныла в телефон полусонно:
– Никит, ну, в чём дело?.. Я спала уже… Что удивительно?.. Половина первого!.. Да… Всё хорошо… Соскучилась… Как?.. Безумно, блять! Ты пьяный, что ли?! Смотри мне!.. Да… Люблю…
Она положила телефон на подоконник:
– И что там, говоришь, в фильме было?
– Сейчас… – я перевёл дух, потревоженный вопиющей обыденностью женского коварства. Притворство ничего ей не стоило. Она делала это так же легко, как закуривала сигарету… – Джейкоб этот встречается с бывшими сослуживцами и узнаёт, что у них похожие проблемы с психикой. Они безуспешно пытаются разобраться. Но в самом конце фильма химик-хиппи сам находит Джейкоба и рассказывает тому, что над батальоном, в котором служил Джейкоб, был поставлен эксперимент, им давали препарат “Лестница”, повышающий агрессию, и они сами друг друга перебили…
– А в чём ты похожесть углядел?
– В итоге выяснилось, что Джейкоб этот ни из какого Вьетнама не возвращался. Это он умирал на операционном столе после ранения, и вся его жизнь после войны ему привиделась.
– Сюжет не оригинальный. Был аналогичный ход у писателя Амброза Бирса. Повешенный принял свою агонию за историю чудесного спасения. И у Александра Грина – человек думал, что спасся после кораблекрушения, но на самом деле утонул…
Она вернулась на диван, накинула на ноги одеяло, оставив снаружи только узкие, изящные ступни. Я потянулся к ним – они были ледяными, как деревяшки, пролежавшие ночь на балконе.
– Разумеется, – она снисходительно кивнула, – верно говорить не “Я живу”, а “Я умираю”, как мучитель собак физиолог Павлов. Логично предположить, что наше существование – чистая энтропия, энергия агонии. Философ Мартин Хайдеггер, – Алина провела пальцем по стариковскому профилю на татуированной медали, – называл такой формат экзистирования “аутентичным дазайном”.
– А что означает – дазайн?..
– Дословно переводится с немецкого как “вот-бытие”. В этом, собственно, главная фишка Хайдеггера, его ноу-хау. У Шопенгауэра была “воля”, у Ницше – “смерть бога”…
Я застенчиво спросил:
– Вот-бытие – это как?
– Сложно объяснить, но попробую… Дазайн – что-то вроде рефлексирующего глагола “быть”. И в результате этого вот-бытия возникают человек и окружающий мир.
– Он, типа, Бог?
– Да нет же, – покачала головой, – дазайн не имеет никакого отношения к Богу!
– Я просто оговорился, я имел в виду что-то типа Высшего Разума.
– Ещё раз нет! Не Бог, не Логос, не Абсолют. Дазайн вообще не относится ни к какой трансцендентной реальности! Он вот-бытийствует, то есть проявляет и познаёт себя через нас и окружающий мир посредством так называемых экзистенциалов: “бытие-в-мире”, “бытие-с-другими”, “бытие-в”, “бытие-с”, наконец, “бытие-к-смерти”… Их около десятка. И дазайн бывает ещё неаутентичный.
– Это как?
– Если тебе почему-то кажется, что ты обладаешь бессмертной душой, что Бог есть любовь, что у всего есть смысл и причина, – это всё проявления неаутентичного дазайна. Он также повседневность и всепоглощающая рутина – типа телешоу “Пусть говорят”: пустой пиздёж про “берегите себя и своих близких”. Он ещё дико боится смерти, избегает её, отодвигает в самый дальний угол, прячет, забалтывает всякую мысль о ней. И у него есть название – “дас ман”.
– Так их два, что ли?
– Нет, дазайн один, просто у него два противоположных формата бытия.
– А что такое аутентичный формат?
– Это когда из болтовни и суетливого страха во весь рост поднимается, – Алина привстала на колени для наглядности, – запредельный ужас, проистекающий из осознания дазайном своей конечности. – И снова уселась на пятки. – “Умираю!” – единственный верный ответ на все вопросы. Такое универсальное “ку”. Вот ты вчера выпытывал, было ли мне хорошо. А я тебя спросила: “Тебе правду сказать или как обычно?” Ты сразу надулся. А зря. Потому что с точки зрения дас мана, раз уж я пришла сюда к тебе, дураку, во второй и в третий раз, то, наверное, мне было хорошо. Но правда аутентичного дазайна в том, что “Умираю!”.
– И он ещё и смертный, твой дазайн, – сказал я чуть ли не с упрёком.
– Вовсе нет, просто он познаёт себя через смертное существо.
– То есть с моей смертью он не умрёт?
– Даже не заметит твоего исчезновения.
– К Джейкобу из фильма хотя бы пришёл ангел в виде умершего сына и повёл на небо. А в дазайне, по ходу, вообще нет никакого утешения.
– Вообще никакого, – согласилась Алина. – Поэтому и дасманим помаленьку. А что делать?
– Это как, – я не понял, – дасманим?
– Ну, то есть окружаем себя иллюзиями повседневности: Бог, рай, семья, работа…
– А ты, значит, постоянно в аутентичном дазайне?
– Нет, конечно, хотя я профессиональный дазайнер со стажем… – она усмехнулась. И продолжила серьёзно: – Бытие-к-смерти – это умирание. Но если мы извлечём категорию времени из бытия-к-смерти, то получим бытие-в-смерти. У Хайдеггера, кстати, про это ни слова.
– И что оно означает?
– Умирание и смерть не одно и то же. Посредством рефлексии через бытие-в-смерти дазайн познаёт очень специфический мир и соответствующего ему человека, а именно царство смерти и мертвеца. На старинных гравюрах смерть иногда изображали в виде трупа величавого старца, в чьё нутро, как в прорву, попадают все умершие. Он был заодно и пространством смерти, а точнее, его метафорой. И если мы воспользуемся этой же метафорой, то окажется, что нынешнее российское государство обретается в трупе СССР. Смерть клиническая, историческая, политическая, смерть личности – всё набор метафор. Да и смерть сама по себе – чистая метафора. Но при этом Советский Союз действительно умер, а те, кто его населял, поневоле очутились в его загробном пространстве.
– И биологическая смерть тоже, выходит, метафора?
Я спрашивал из любопытства, без подвоха, но Алина как-то напряжённо замолчала.
– В общем, да, – сказала после небольшой паузы. – Хотя на первый взгляд в ней нет ничего метафорического. Ты, Володя, уже второй раз пытаешься меня потыкать в социальное толкование смерти в аспекте её материальности. А биологическая смерть просто максимально наглядно демонстрирует существование смерти как таковой – но не более!
– Да не собирался я тыкать, просто спросил.
Алина потянулась за сигаретами:
– Даже Никита это понимает… Ладно, зато у тебя нет проблем с эрекцией.
Комплимент был сомнительный, недобрый. Пока я мучительно думал, чем заполнить неожиданную скверную тишину, Алина встала с дивана, щёлкнула выключателем. Комнату залили оранжевые сорок ватт. Я, щурясь, взял с пола очки. Алина с незажжённой, криво прилипшей к губе сигаретой подбирала свою одежду – лифчик, скомканные джинсы. Бросила всё это на кресло.
