Я, проходя мимо, пожал шершавые, холодные от жестянок ладони.
Мы наскоро познакомились несколько дней назад, когда я выходил от Никиты. Они курили в беседке, напоминающей птичью кормушку. Увидев меня, окликнули. Я подождал, пока они сами гуськом не выберутся ко мне. Им было лет по семнадцать – восемнадцать, и они до смешного походили на выводок обрусевших горлумов. Встав полукругом, с гопнической, вялой ленцой в голосе уточнили причину, по которой я оказался в их дворе. Я уже примеривался к неприятностям, но всё ж решил сказать, кто я. Услышав, что брат владельца “ландика”, они погрустнели и потопали обратно…
– Как жизнь? – равнодушно поинтересовался хозяин “девятки”.
– Пучком, – сказал я, хотя не очень понимал смысл этого выражения. Но такой ответ всех устроил.
На Сортировочную вёл короткий, но в ноябрьскую погоду излишне слякотный путь вдоль забора промзоны. Чтобы не мыкаться по грязище, я вышел по Либкнехта на освещённую улицу Московскую. Оттуда по прямой до поворота на Сортировочную было минут пятнадцать быстрым шагом. Но я особо не торопился.
В телефоне обнаружилось ответное, без единого знака препинания смс Давидко: “Привет дела нормально как у вас дела”. Я усмехнулся, представив его крепкую, румяную физиономию, белёсые ресницы, детский, застенчивый взгляд. Он наверняка долго подбирал, нащупывал губами слова, прежде чем решился их написать и отправить.
В придорожном киоске, где между стеклом и решёткой был втиснут кусок картона с надписью шариковой ручкой “Открыто”, я взял зачем-то бутылку “Балтики” и шоколадный батончик “Сникерс”, хотя не был голоден, да и жажды не испытывал.
Продавщица отложила журнальчик, честно предупредив, что холодильник сломан и пиво “комнатной температуры”. В действительности оно оказалось просто несвежим, похожим по вкусу на скисшую бражку. Я сделал пару глотков и оставил бутылку на бордюре. После “Сникерса” на зубах появились наросты ореховой нуги – я, пока брёл, сковыривал их языком, сожалея, что не задержался у Алины на чай.
Каково же было моё удивление, когда возле дома я увидел чёрный “лендровер”. Я не помнил Никитиных номеров, и стопроцентной уверенности, что это джип брата, у меня не было. Но, однако ж, с тревогой представил, как сразу после моего ухода Никита проснулся, натворил непоправимостей, протрезвел и примчался ко мне советоваться, как поступить с Алининым трупом.
Я даже рукой помахал перед лицом, чтобы отогнать нелепые мысли. Поднялся к себе на этаж. Алина сидела под моей дверью на корточках, привалившись спиной к мягкой обивке. На ладони у неё лежала серая, будто отлитая из олова, консервная банка, в которую она стряхивала пепел сигареты. Банка до того проживала на подоконнике – сосед, выходивший курить на лестничный пролёт, тоже использовал эту закопчённую плошку в качестве пепельницы.
– Ну и где ты шляешься? – хмурясь, спросила Алина. – Я тебя уже полчаса жду!..
Размашисто, будто ставила подпись, погасила окурок о за-зубренную, как сюрикен, крышку банки, затем поставила её на ступеньку рядом с перилами.
– Переночую у тебя, ладно? – по-хозяйски сказала Алина, вставая. – Там было просто невозможно оставаться, Никита начал безобразничать…
– Я-то не против… – от волнения у меня не сразу получилось попасть ключом в замок.
Я не мог вспомнить, в каком состоянии оставил квартиру – очень не хотелось выглядеть в глазах Алины неряхой. Отдельно тревожил унитаз. Я решил первым делом заскочить в туалет, чтобы, если что, пройтись ёршиком.
– Но как же Никита? – я возился с замком. – Он в курсе?
– Спит как убитый, – успокоила Алина. – Так что не переживай на эту тему.
Я хотел было спросить, а чем же помешало безобразничанье мертвецки спящего мужчины, но остерёгся злить её.
Открыл дверь, включил свет, невежливо прошмыгнул первым, сказал торопливо:
– Ты располагайся, а я на минутку, – и заскочил в туалет.
Опасения были не напрасны: в унитазе плавали комья размокшей туалетной бумаги. Я смыл их, вернулся в коридор. Алина по-прежнему стояла возле двери.
Вдруг окаянно улыбнулась. У меня заныло в груди, как бывает, если посмотреть вниз с крыши многоэтажного дома.
Поманила. Я сделал негнущийся шаг ей навстречу. Она нашарила выключатель, тренькнула ладонью по его белой клавише, издавшей жалобный звук лопнувшей струны. Свет погас, но мне показалось, что это в мозгу со звоном перегорела какая-то лампочка.
Я не увидел, а лишь почувствовал цепкий кулачок, обхвативший и стиснувший мой запылавший, отвердевший от возбуждения указательный палец.
Потянула к себе. Я налетел ошалевшим ртом на Алинины губы, захлебнулся её быстрым, щекочущим языком. Кулачок разжался, рука Алины скользнула вниз. В потёмках голосок Алины облизнулся и прошептал:
– Огромный, огромный…
Перед моими закрытыми, но, возможно, и открытыми глазами поплыли наискосок алые, сияющие неоновые буквы дорожной заправки, и гундосый рэпер, начитывавший из кирпичного цвета “девятки” про “капусту и хуй встал”, теперь обречённо молотил в моей потерявшейся голове: “Пропан, пропан, пропан…”
*****
С первого поцелуя в коридоре мной овладела механическая неутомимость. Я остановился, лишь когда Алина несколько раз прошептала:
– Хватит, ты меня уже всю измочалил…
Она уехала ранним утром. Спящий двор был погружён в ночную, прозрачную темень, разве что сутулый фонарь неподалёку излучал неяркий, будто нарисованный свет. Опять похолодало, лужи покрылись тончайшим, ломким стеклом, лишь отдалённо похожим на лёд. Цвета пролитого мазута небо было в свинцовых завитках, колючий ветерок трепал и гнал их мимо неподвижной, белой, как мрамор, луны.
Я был уверен, что совсем недавно видел этот же ночной пейзаж. И неожиданно вспомнил где – в парикмахерской, куда заходил позавчера. В зале пол покрывала зеркально-глянцевая чёрная плитка, на её поверхности лежали чьи-то пепельные космы и отражался матовый шар лампы…
Я уже несколько часов пребывал в счастливой и нервной оторопи, но сердце щемило, когда я мужественно и, как мне казалось, взросло сказал:
– Если хочешь, сделаем вид, что ничего не было…
Я не питал особой надежды, что Алина скажет в ответ что-нибудь ласковое. И ни на миг не забывал, что в пяти минутах езды в доме на улице Либкнехта в своей кровати спит мой старший брат, похожий на поваленную статую Командора, и, быть может, видит в удушливом кошмаре моё предательство.
Алина фыркнула:
– Да уж будь добр! Сделай вид… – затем поёжилась, выдав зубную зябкую трель. – Бр-р-р…
Пискнул брелок сигнализации. Убелённый инеем джип проснулся, оранжево подмигнул габаритными огоньками.
Я взял Алину за тёплый кулачок, подышал на него, коснулся губами:
– Было охрененно!..
– Ещё бы, – недобрая улыбка искривила её рот. Открыв дверь джипа, вымолвила уставшим голоском: – Надеюсь, ты понимаешь… Всё, что происходило этой ночью, – первый и последний раз? И трепаться об этом ни с кем не надо.
