– Длинная, – сказал Дудченко. – Шо с ней не так было?
– Её полностью затереть пытались, но следы слов всё равно остались.
– Полировали ребром “черепашки”, – Дудченко кивнул на лежащую неподалёку болгарку, – плоскость нарушили, и при боковом свете проявился эффект линзы. Ну, и абразивы явно не те использовали…
А “рождение” Дудченко выправил очень искусно.
В один из дней во дворе мастерской появились старые знакомцы, которых я вообще не ожидал когда-либо увидеть: молдаване на грузовой “газели” – те самые, что шесть лет назад ставили памятник на дедушкину могилу: Раду и Руслан. Они если и узнали меня, то не подали виду. Потом часто приезжали, подвозили в мастерскую мешки с цементом, наполнителем, песок, красители.
Никита обращался с молдаванами хорошо, при мне не помыкал ими, особо не подкалывал. Разве иногда дразнил беззубого Раду “Дракулой”, а Руслана “Космосом”, потому что у того на мобильнике стоял рингтон с мелодией из сериала “Бригада”.
Кроме молдаван мастерскую навещала ещё одна пара – Катрич и Беленисов, хотя эти двое совсем не походили на трудяг-установщиков. Приезжали на чёрном “фиате” минивэне с тонированными окнами, больше напоминающем не легковой автомобиль, а какой-то унизительный катафалк, в котором покойника перевозят без гроба и для компактности поджимают ему ноги.
Катричу и Беленисову с виду было за сорок. Матёрые, тяжёлые, пустоглазые, похожие на сдружившихся носорогов, они с одинаковыми полуулыбками заходили в цех. Беленисов всегда одевался в камуфляж и армейские ботинки, а Катрич предпочитал дутый спортивный костюм образца девяностых и кроссовки.
Вели они себя исключительно мирно, но Шервиц относился к парочке с опаской. После каждого их визита он ещё час не мог в себя прийти, бурчал, возмущался. Никита же общался с “носорогами” легко, приятельски, без явных начальственных ноток. Беленисова звал “Беля”, а Катрича не сокращал, обращался по фамилии.
С чувством юмора у них было туговато. Однажды, когда Никита после приветствия напел шутливое:
– Дарят уебаны жёлтые тюльпаны! Цвета застоялой утренней мочи!..
Беленисов лаконичным движением губ выровнял улыбку в линию, спросил:
– А поконкретнее?..
Мне показалось, что брат держит Беленисова и Катрича для особых пехотных целей. Я спросил как-то, откуда они взялись, и получил туманный ответ, что это – “старые кадры”, ещё с эпохи “Лужников”, и на них можно положиться в любом вопросе.
*****
А перед Никитой я отчитался о накопленном опыте в конце второй рабочей недели, в пятницу. Мы сидели у него на кухне. Я, развалясь, вещал ленивым, экспертным тоном, изредка позыркивал на Алину – оценила ли мою недюжинную наблюдательность и сметливость.
– Основная фишка – в бетоносмесителе. У Шервица в “оптимиксе” удалены лопасти.
– Ну-ну… – заинтересованно потянул Никита. Повернувшись к Алине, произнёс с нотками торжества, будто выиграл недавний спор: – Я ж тебе говорил, что Володька во всём разберётся! Братан у меня чёткий!
Алина покивала. В одной руке у неё была сигарета, в другой – чашка с кофе.
Я продолжил:
– В баке образуются такие шарики из раствора. Ещё пластификатор используется специальный… Возможно, играет роль очерёдность закладки и угол замеса, то есть под каким углом выставлен бак…
– Так, так, – постучал пальцами по столу Никита. – И в чём наёбка?
– Да ни в чём! – Алина звонко поставила чашку на стол. – Ты просто параноик, Никита! Никто тебя не наёбывает! Володя тебе рассказал, что в мастерской у нас работает очень толковый специалист. Вот и всё!
– Да похуй, какой он! – рявкнул Никита. – Мне важно другое. Ты его можешь заменить теперь? А, Володь?
Если бы я хотел подсидеть Шервица, то сказал бы Никите, что справлюсь. Тем более что за Шервицем определённо водились грешки. Среди прочих форм я обнаружил не только могильные. Был там набор для облицовки камина или какого-то другого штатского левака. Но уличать Шервица я не собирался в любом случае. Мне хотелось лишь отработать Никитины деньги и вернуться в Рыбнинск. Поэтому я ответил брату:
– Не уверен, Никита. В этом деле опыт нужен, а Шервиц – крутой мастер…
– Зря ты этого говнюка жалеешь, – вздохнул Никита. – Ладно, пох. – Глянул на мобильник. – Ну чё, Володька, рванули?
– Где бухаете? – Алина затушила в пепельнице окурок.
– В “Шубуде”… – Никита расцвёл улыбкой. – И чё сразу “бухаете”? Просто посидим. Познакомлю брата с коллегами по бизнесу.
Я встал с табурета и пошёл в прихожую обуваться.
– Будет как в прошлый раз?.. – спросила Алина сварливым тоном. – Забирать тебя придётся?
– Не знаю, маленькая, как покатит…
– Кто ещё будет? – Судя по стеклянному бряканью, Алина загружала посудомоечную машину.
– Свои. Валерка, Чернаков, Шелконогов… Мултановский, понятное дело. Он по поводу Гапона перетереть с нами хочет. Ветеран снова рамсы путает…
– Кудашев придёт?
– Кудя? Оно ему нах не упало. Он твоего Румянцева вместо себя пришлёт…
– Ты там лишнего только не ляпни, мне с ним ещё работать!
– Лапушка, не ссы, штатно посидим, попиздим о жизни… О-оп! Борец подкрался незаметно!..
– Никит, умоляю! Давай без обнимашек!..
Я уже делился с Никитой своими первыми наблюдениями про бетономешалку без лопастей и вибростол, но Никита тогда не слушал, а дурачился, мол, на вибростоле, наверное, круто трахать бабу – один большой лежачий вибратор…
Это было ровно неделю назад. Никита забрал меня из мастерской, и я полагал, мы едем к нему домой на Карла Либкнехта, а оказалось, что уже ко мне. На улицу Сортировочную.
Не могу сказать, что отселение стало громом среди ясного неба. Я, конечно, понимал, чья это инициатива, и первую минуту чувствовал себя смертельно обиженным, но Никите никаких упрёков не высказал, дескать, продавила тебя баба, гонишь родного брата. Наоборот, сделал вид, что поверил его торопливым от неловкости словам, нарочито актёрскому хлопку по лбу:
– Это, Володька, я накосячил, но, слава богу, Алинка надоумила. Ты ж взрослый парень! Недавно дембельнулся, а тёлку привести некуда! Поэтому нашёл тебе отличное лежбище. И от нас недалеко, и в мастерскую пешком минут за пятнадцать доберёшься, – так он говорил, протягивая мне десять тысяч. – Хата стоит пятёрку в месяц, а это остаток…
Успокоился я, кстати, быстро, ведь, по большому счёту, Алина была права. Для пары, живущей в перманентном режиме “Милые бранятся – только тешатся”, присутствие постороннего было изрядной помехой.
Квартира, которую снял для меня Никита, выглядела довольно мило – однушка, населённая простенькой обжитой мебелью. Оконные рамы были деревянные, сто раз перекрашенные, со шпингалетами, как винтовочный затвор, а подоконник в комнате украшали горшки с кустиками алоэ.
