– Проходи, Володька, – отец распахнул объятия, душисто выдохнув каким-то дорогим алкоголем. – Рад тебя видеть!
Я поставил пакет с “Аистом” на пол, и мы обнялись.
– Вот теперь мы в сборе – весь мужской комплект Кротышевых!.. – сказал он, подмигивая.
После изгнания отцовской Дианы уюта в квартире поубавилось. При ней свежо пахло каким-то чистящим средством, а теперь стоял дух разогретой пищи и мусорного ведра. Зато на стене в коридоре между прихожей и кухней висела унесённая от бабушки “Мельница” в облупившейся позолоченной раме. В комнате работал телевизор – какая-то музыкальная программа. Отец обычно не переключался с канала “Культура”. Но кроме негромкого оркестра в комнате звучали два невнятных голоса: мужской и женский.
– Никита, – отец молодцевато гаркнул. – Володька наш пришёл!
Я услышал истошный скрип стула по паркету, и буквально через несколько секунд в прихожей появился мой старший брат Никита.
Теперь ему было уже за сорок. Он если и отличался от себя шестилетней давности, то незначительно. Был широк и крепок, походка осталась тяжёлой, словно Никита каждым своим шагом сокрушал ползучее насекомое. Смешного заячьего чубчика больше не было, новый Никита брился наголо, и ему это очень шло. Вдобавок он носил очки в изящной стальной (а может, платиновой) оправе. Брат зубасто улыбнулся дорогущей керамикой. Некрасивый золотой запас из его рта бесследно исчез, как пропали и спортивные шаровары. Теперь на Никите были брюки дюралевого цвета и светлая шёлковая рубашка.
– Вымахал с пацана до мужика… – сказал Никита растроганному отцу. – Ну, здорово, брат Володя!
Наши ладони шлепком встретились – будто сцепились пасть в пасть два бойцовских пса. Пожатие у Никиты было железным, но и моё оказалось, в общем-то, не слабее. Никита чуть поднажал, я тоже.
В застеклённых глазах Никиты полыхнуло злым азартом – будто поднесли и быстро убрали нехорошую свечу.
– Жми! – приказал он. – Жми! – и сам стиснул мою кисть ещё крепче.
Чуть ли не полминуты мы азартно ломали друг другу пальцы, а затем, словно по команде, расцепились. Лицо Никиты порозовело, он одобрительно оглядел меня, затем излишне жёстко хлопнул по плечу, но сразу после этого обнял:
– Молодец, братик! Со мной обычно никто не тянет! Батя говорил, ты в стройбате служил…
Я не успел кивнуть. Насмешливый женский голос сказал раньше:
– Нет, в штабе писарем отсиделся.
Я повернул голову. Та, что стояла в дверях, была избыточно хороша. В моём домашнем порногареме издавна любимицей ходила чешка Сильвия Сэйнт, блондинка с лицом порочной Барби.
У этой белокурые волосы оказались короткими, зачёсанными наверх, мальчишескими хулиганскими вихрами, как у какого-нибудь сына полка, только не советского, а эсэсовского. Огромные глаза светлого оттенка – то ли серые, то ли голубые. Длиннющие, до бровей, ресницы. Сами брови не тощие ощипанные скобочки, а словно бы крошечные собольи шкурки, прилепленные над глазами. Бледная подростковая шея. Кромку маленького уха украшало созвездие пирсинга – серебряные гво́здики.
– Никит, – сказала. – Познакомь со своим братом.
Томно-липкий её, тянущийся взгляд опутывал, точно паучья секреция.
– Это Алина, – у Никиты от внезапной нежности даже просел голос. – Моя… э-э-э… Бать, как лучше сказать? Спутница?
– Ага, супница жизни… – она лениво передразнила его, чуть поморщив алый рот.
Отец, обычно сдержанный, неожиданно захохотал, будто услышал что-то удивительно смешное.
Она протянула мне тонкую кисть, улыбнулась белым, как из рекламы “Орбита”, ослепительным оскалом.
– Вообще-то, меня зовут Эвелина. Но Алина мне больше нравится.. – произнесла нежно, вкрадчиво, как лиса из сказки.
Я чуть коснулся её пальцев и побыстрей отдёрнул руку…
Высокая, тощая Эвелина-Алина. Узкие босые ступни – длиннопалые, с красным лаком на ногтях. Очень молодая – моя ровесница или, может, на год-другой старше. На ней были какие-то модные джинсовые лохмотья, открывавшие манную белизну тощих коленей. Футболка с растянутыми, долгими, как у Пьеро, рукавами чуть съехала с худенького плеча, обнажив вытатуированную кошачью голову – хорошо разглядеть рисунок я не успел, потому что Алина сразу подтянула ворот футболки…
Я видел, как Никита на неё смотрел – убийственно-нежным, звериным взглядом, точно приручённый изверг. Я вдруг понял, что и отцу она тоже пришлась по вкусу. Недаром он осанился, хорохорился, даже смеялся – это на него было совсем не похоже. Но если отец просто получал удовольствие от присутствия такой красотки, то я испытал лишь внезапное уныние: “Девушка, которая мне понравилась, принадлежит моему старшему брату”.
Мы прошли в комнату. Там всё было без особых перемен, разве что появился новый телевизор, и на стене, прям над обеденным столом, отец приспособил картину с кладбищем.
Сели за стол. Отец обошёлся универсальным гарниром из варёной картошки, прибавив несколько сортов колбасных нарезок, а содержимое рыбных консервов вывалил на блюдца – сардину или сайру. Было несколько покупных салатов из гастронома и просто мытые овощи.
Я, стараясь не пересекаться взглядом с Алиной, шлёпнул себе на тарелку комковатого пюре, добавил крабового салата, колбасы и маслин.
– Так ты в стройбате служил? – дружелюбно повторил вопрос Никита. – Давай, братик, за встречу… Вискаря? – подхватил тёмно-зелёную бутылку. – Бать, тебе обновить?.. Алиночка, винца?
Себе Никита слил остатки пузыристой боржоми. Подмигнул Алине:
– Киса… – Она с неудовольствием встала и принесла из кухни запотевшую бутылку с минералкой.
Брат пояснил с сожалением:
– У меня сухой закон. За рулём. Через час поедем уже.
– Куда? – волнуясь, спросил я. – Домой?
– Не, домой завтра, а сегодня в гостиницу. Отдыхать поедем… Да, милая?! – поставил стакан и вдруг, хищно извернувшись, попытался поддеть рукой Алину за промежность.
Алина вывернулась и от души врезала Никите по руке.
– Алё! – разгневанно воскликнула. – Совсем офонарел?! Веди себя прилично!
Брат сконфуженно загоготал, а я испытал совершенно недостойное, злорадное чувство, подумав, что Алина, наверное, не особенно любит Никиту.
Ещё подрагивая плечами от неудовольствия, она взяла с края стола пачку сигарет и удалилась на балкон. Никита проводил её болезненным, зависимым взглядом и, когда закрылась дверь и остановилась колыхнувшаяся штора, сказал:
– Придушу однажды. Или женюсь! – потом лязгнул коротким хохотком, как бы давая понять, что не задушит, а женится.
Я порадовался, что Алина вышла. Во рту у меня скопилось с полдюжины косточек от маслин, которые я постеснялся при ней выплёвывать – хотел произвести хорошее впечатление.
