– На тебе компенсацию за моральный ущерб.
В этот момент ожил, задрожал мобильник. Начали приходить смс. Их оказалось много, и они забили память до отказа. А к ним в довесок десятка полтора пропущенных звонков. Все были от Алины – и звонки, и сообщения.
Странно, что дошли они только сейчас. Допустим, в катакомбах “Шубуды” мобильник не ловил сигнал, но ведь потом была обратная дорога. И кто знает, возможно, в “катафалке” у похоронных москвичей было ещё глуше, чем под землёй.
Я прочёл их в обратном порядке.
“Милый прошу ответь”
“Люблю тебя”
“Меня 4 раза вышвыривали и 4 раза я подыхала от боли”
“Ты понимаешь что это не угроза а просто крик о помощи ты последнее что есть живого и настоящего в моей жизни”
“Бояться меня не надо и хуйни какой-то от меня ждать”
“Прости но ты сам вынудил так отвратительно с тобой разговаривать”
“Ты где блять тебе пиздец!!!”
“Взамен демоны получат мою душу но и твою я им тоже солью!”
“Боль станет верной твоей спутницей и ни на секунду не отпустит твою руку!”
“Не заставляй меня открывать снова эту дверь! Если я ее открою то больше не смогу закрыть и твоя судьба будет решена!”
“Я сделаю так что все силы ада будут преследовать тебя!”
“Если и ты меня предашь я за себя не отвечаю!”
“Другая тварь променяла меня на своего мудака мужа и личинуса малолетнего”
“Только дружить без трусов”
“Я коноебилась переводила им Ника Лэнда но блять для темного просвещения рылом не вышла!”
“И у всех была цель проникнуть внутрь и разрушить”
“Все кого я любила предали меня”
“Ответь пожалуйста. Не молчи”
“Мне страшно потому что я думаю что меня вообще никто не может любить”
“Эта история многому меня научила. Дай тепла и о тебя вытрут ноги”
“Она живет его интересами, а он унижает её и всяко издевается ”
“А потом ушел к несчастненькой что перед ним прогнулась и полностью разрушила свою жизнь для того чтобы подходить ему”
“Меня вот тоже один любил дифирамбы пел”
“Или прошла любовь”
“Ну поговори со мной”
“Что ж ты фратер сдал назад”
“Эй! Ты где шляешься?”
“Ничему жизнь дураков не учит”
“Вот есть такое в глубине души как в мрачном лесу осиное гнездо. И вот висит оно себе никого не трогает спит мертвым сном в тумане. Но нет блять надо обязательно подойти и песдануть по нему палкой”
“Ты где? Обиделся?”
“Уехал штоль? Б-г-г”
“Эй ты там хоть не самоубиваешься?”
“Запрещайте когда право будете иметь! Я буду петь господа!”
Когда я вернулся, “майбаха” не было. Улица выглядела пустынной и бесконечной, лишь ларёк, похожий на часовенку, сеял лампадный свет, к которому хотелось прильнуть. Я не испытывал ни радости, ни облегчения, как случалось раньше, когда угроза расставания рассеивалась. Было одно равнодушное опустошение.
Я собирался позвонить Алине, сказать, что скоро приеду, но вместо этого купил “Жигулёвское” – перебить во рту химическое послевкусие арманьяка.
Я тянул пиво и говорил себе, что на самом деле ничего ещё не решил насчёт похоронных курсов. Можно ведь не отвечать Алине, не звонить Глебу Вадимовичу, выбросить в снег визитки, утром сесть на электричку до Москвы и навсегда вычеркнуть из памяти Загорск, Алину с Никитой, Гапона, Второе городское кладбище, полтора десятка могил, “Элизиум”, долг Мултановскому – всего-то три месяца жизни.
Но вдруг возникла сценка будущего разговора с Толиком. Он, вытаращив завистливо-удивлённые глаза, смотрит на мой диплом: “В переходе метро купил?” – спрашивает. А я отвечаю небрежным тоном: “Нет, самый настоящий. Государственного образца. Менеджер по туризму. Загробному. Хе-хе, шучу, просто по туризму. Неужели не слыхал про университет Нестеровой? Странно, борды по всей Москве. Ах да, ты же не бываешь в Москве… Ну а что удивительного? Экстерном сдал экзамены, заочная форма обучения. А ты думал, я в армии только землю копал?..”
Словно каббалистическое заклинание я выкрикнул:
– Бакалавр, бакалавр, бакалавр!.. – и запустил бутылкой в столб. Промазал. Она вылетела на дорогу и, плюясь остатками пива, закружилась, невредимая…
Я тормознул древний универсал второй модели, когда-то красного, а теперь ржавого цвета с белыми, точно из гипса, заплатами. Обобранный до нитки кузов брошенной легковушки и то выглядел краше. За рулём сидел азербайджанец с огромными, как у панды, кругами под глазами.
– Куда вэзу? – голос звучал мелодично и печально. – Ку-да? Вэ-зу?
– На Ворошилова.
– Это ги-дэ? Питьдисят нормално?
Изнутри салон был тоже ободран. На полу вместо или поверх коврика лежали подмокшие, со следами подошв газеты. Пахло стройкой и пыльной мебелью, как в квартире с заброшенным ремонтом.
Я с трудом уместился на переднем сиденье – неуютном и тесном. Помыкался, пытаясь отодвинуться назад, но кресло держалось намертво, словно приколоченное. Пришлось смириться, что колени твёрдо упираются в переднюю панель, а лобовое стекло так близко, что на него можно подышать.
Уже в пути я обратил внимание, что на левой руке азербайджанца чёрная вязаная шапочка. Когда правой он переключал скорости, шапочка мягко опускалась на руль – придерживала. Смотрелась она странно, словно укрывала не кисть, а какой-то хобот. Я всё ломал голову – зачем шапочка, проще же надеть перчатку.
В очередной раз, подменяя правую руку, он ткнулся в руль. Мягкое отсутствие вдруг отдалось у меня в груди болезненной пустотой, и я догадался, что под шапочкой обрубок. К пыли и бензину вдруг примешался запах искалеченного тела. И прежде чем засвистело тревожной сигнализацией левое ухо, мне вспомнилась потеющая гапоновская культя.
Азербайджанец заметил мой взгляд.
– Лэсопылка… – пояснил грустно.
– Мёрзнет? – спросил я, борясь с необъяснимым отвращением.
– Нэт. Смотрэть нэпрыятно… – он стеснительно поджал руку. – Самому…
– Да мне всё равно, – сказал я, прислушиваясь только к фонящей жути. – Слушай, я передумал, давай обратно на Сортировочную, а сотку я накину…
Он чуть подумал, решительно стряхнул с запястья шапочку:
– Как скажэшь, командыр…
Во дворе в синем конусе света стояла припорошённая снежком “мазда”. Сердце дёрнулось, но цвет машины был не красным, а, скорее, фиолетовым.
В подъезде тревога с удвоенной силой двинула под рёбра – пахло ментоловым табаком и знакомым парфюмом. На ватных ногах я поднялся на этаж и увидел сидящую под дверью Алину в розовой шубке. Вокруг валялись многочисленные окурки – белые, тонкие, как рассыпавшиеся шпаргалки.
