Всё-таки огонёк в глазах Дениса Борисовича пылал энергией ума, а не похотью. Вспомнился и Алинин рассказ о дружке Ромочке, который ездил в деревню к умирающей колдунье за “передачей” – перенимать мастерство, и та вцепилась в его руку.
Холод звёздами пролился дугой вниз по созвездию позвонков, когда я подумал, что, вполне возможно, это вовсе и не заигрывания со стороны Дениса Борисовича, а нечто другое. Но что тогда?
– Расхожая интуиция Ницше о смерти Бога обычно трактуется с предельной вульгарностью. Когда Ницше говорит, что Бог умер, – это не значит, что у Саваофа был неоперабельный рак простаты или Иисус скончался от инфаркта. Смерть Бога – это глобальный отказ от всех высших обязательств по линейности времени! Тотальное банкротство замысла, устремлённого вперёд! Умер Великий План!..
На моё лицо приземлились и тотчас высохли веснушки его ораторской слюны.
– Когда исчезает линейный нарратив, начинается движение по кругу. Это замкнутое на себе безвременье логично трактовать как состояние постмортем…
Беспокойная рука его замедлилась, голос начал успокаиваться, затихать.
Я заметил на безымянном пальце у Дениса Борисовича обручальное кольцо. Это, конечно, ничего не гарантировало, но всё же внушало надежду на недоразумение.
– Так что ваша мёртвая барышня была, как говорится, в тренде… – Денис Борисович аккуратно зевнул, ободряюще похлопал меня и вдруг сам убрал руку. – Не горюйте, Володя, подыщете новую покойницу. И налейте-ка себе что-нибудь из бара. Видок у вас, мягко скажем, не очень.
Я смотрел в колючие глаза Дениса Борисовича, на впалые щёки, брезгливый рот в ухоженной седине и уже не понимал, с чего мне вообще подумалось, что он току́ющий пидор.
– С тем же успехом можно себя в тюрьме называть свободным! – с раздражением проговорил Глеб Вадимович. – Выискались живые мертвецы…
Я плеснул себе в стаканчик первое, что подвернулось (оказался арманьяк), и поглядел в окно.
Впереди мигали огоньки дорожных работ. Глеб Вадимович сбросил скорость, мы плавно, точно в замедленной съёмке, проплыли мимо патруля, радужно опоясанного фарами собственного “уазика”. Немолодой гаишник с монголоидным лицом проводил нас рыбьим взглядом. Усатый, он выглядел совсем как Чарльз Бронсон из “Жажды смерти” (любимый фильм Тупицына – на древней, чуть ли не из середины восьмидесятых годов, видеокассете).
Казалось, гаишник отдаёт честь, хотя, скорее всего, он просто приложил ладонь козырьком, чтобы разглядеть, кто в машине, но мне опять мучительно, страстно захотелось стать хозяином “майбаха”, хозяином жизни…
Несколько минут москвичи общались сугубо между собой. Обсуждали недавнюю деловую встречу, на которую отлучались из “Шубуды”. Говорили обтекаемо, видимо, с оглядкой на моё присутствие, но я и не прислушивался особо.
Денис Борисович восклицал оживлённо, как человек, сорвавший куш в казино, а Глеб Вадимович, наоборот, брюзжал.
– Не понимаю, что вы нашли здесь хорошего! Деградация, помноженная на урбанизацию!
– Зря вы… Городишко ортодоксальный, славный. Не обратили внимание на кинотеатр? “Ударник”? “Монтажник”? Чистый же баухаус! И афиши от руки нарисованы! Помяните моё слово, такой вот доморощенный киноарт будет стоить однажды приличных денег.
– Я даже не думал, что такие тошниловки в природе сохранились!.. – шипел Глеб Вадимович. – А контингент? Не лица, а хари! Сухумский питомник! Алкашня, мутанты и вырожденцы! А дети эти дегенеративные… Как вспомню – мороз по коже! Денис Борисович, неужели вам не жутко от всего этого? Народ-победитель, мать его!..
На встречке протяжно замычало. Мимо пронёсся караван чёрных от копоти грузовиков. Глеб Вадимович вильнул в сторону, но по кузову “майбаха” ударила дорожная хлябь, резкая, жёсткая, похожая на выстрел дробью.
– Да бля-а-а! – взвыл остервенелым шёпотом Глеб Вадимович, а я испытал злорадное чувство, что Загорск отомстил московскому снобу пригоршней гравия.
– А вас, Володя, я совершенно не понимаю, – Денис Борисович снова повернулся ко мне. – Почему вы отказались от предложения Аркадия Зиновьевича? Или вам тоже Загорск не нравится?
– Город как город, – сказал я. – Не хуже, не лучше других. Просто та ещё карьера – на кладбище.
Мне казалось, причина более чем убедительна, но, видимо, не для Дениса Борисовича.
– Вам, насколько я понял, предлагали неплохие деньги. И вполне престижную должность.
– Это бригадиром-то копарей?! Суперпрестижно!
– А разве нет? – Денис Борисович удивился. – Или вам конкретно “Элизиум” не угодил?
Я позволил себе усмехнуться:
– Могильщики – по сути ассенизаторы. В старину ниже их по статусу были только палачи или каготы…
Про каготов вырвалось случайно. То есть я хотел, конечно, произвести впечатление, но тут и сам опешил от собственной неосторожности.
Денис Борисович выдохнул носом смешок:
– И вы туда же, Володя! Ещё индийских чамаров бы вспомнили.
– Не слыхал о таких, – сказал я, очень довольный, что меня не уличают в подслушивании.
– Да просто представители низших каст. Занимались обдиранием коровьих туш. А pauvret cagots к кладбищу имели только то отношение, что оно у них было отдельным, как вход в церковь и заодно чаша со святой водой. Да, каготы были поражены в правах и деятельности, им разрешалось плотничать, прислуживать на казнях, возводя эшафоты и виселицы. Но похоронщики, – тут он категорично покачал головой, – никогда не относились к неприкасаемым или отверженным! Если уж и проводить параллели, то они брахманы, но отнюдь не шудры. Вспомните-ка, что говорил могильщик в “Гамлете”?
– Разве они так назывались? – я поразился собственной наглости. – В оригинале вроде клоуны.
Денис Борисович то ли тихо засмеялся, то ли снова продул ноздри:
– А вам это откуда ведомо?
– В школе проходили, – наобум соврал я.
– Ну, тогда вы не можете не помнить, что сказал первый клоун. Забыли? А он сказал следующее. В переводе Пастернака… Э-э… Нет стариннее дворян, чем садовники, землекопы и могильщики, ибо они продолжают ремесло Адама.
– Ну да, древнейшая профессия, – улыбнулся я.
– Не профессия! – с неожиданной строгостью поправил Денис Борисович. – Элита!
– Красиво звучит, не спорю, – признал я. – Но ведь это только слова персонажа. И притом не самого главного.
Странно было другое. Меньше часа назад москвичи выговаривали Гапону, что похоронщики вовсе не элита, но меня зачем-то уверяли в обратном.
Со стороны казалось, Денис Борисович пребывает в некотором раздумье. Кончик его языка, похожий на подсохшую землянику, прошёлся по тонким синеватым губам.
– Авторитетные антропологические теории утверждают, что все первые боги – это боги смерти, а культ мёртвых – долгое время единственная форма религии вообще. Зачатки всех суеверий связаны с мертвецами, все первые обряды – исключительно погребальные…
