И не успел я опомниться, как Таня увесисто приземлилась на моё колено, которое я еле успел подставить.
– Какой красивый! – сказала, воркуя. Накинула мне на шею горячую руку. – И сильный!
На другом конце стола “скелетик” плюхнулась на Капустина, обвила. Тот отстранился как мог, скорчил страдальческое лицо. Розовые его бабьи щёки от прихлынувшей крови стали сиреневыми.
– Ура-а! – проорал Гапон, потирая руки. – Пессимист думает, что все бабы бляди, оптимист надеется, что так оно и есть!
– Фи, Аркадий Зиновьевич, ка-а-ак грубо! – Таня лихим движением закинула ногу на ногу. – Разве можно так говорить о девушках?
Увесистость Тани была приятной и возбуждающей. На ней тоже была какая-то стриптизёрская обувка на высоченной платформе. Из-под прозрачного ремешка выступали лилипутские пальчики с короткими красными ногтями.
Проурчала:
– Владимир, ваша мамочка, наверное, так вами гордится!
– Почему? – спросил я.
Впритык было видно, что Тане уже хорошо под тридцать, в уголках глаз и на лбу виднелись морщинки. Я скосил глаза, увидел рытвины целлюлита на её полноватом бедре.
– Ну как же! Воин и защитник! Вот я бы очень хотела, чтоб мой сын, когда вырастет, стал десантником.
– Вэ! Дэ! Вэ-э-э! – проревел, как пьяный водопровод, Дмитрий Ростиславович.
Его уже приобнимала дылда Милена. Сгрузила огромные свои сиськи ему на плечи, а он запустил ей руку под стринги и хищно там шарил. Лицо у военврача было мечтательное.
– Да ладно тебе, Танюх! – сказал пренебрежительно Гапон. – Ты его роди сперва, сына, а потом уже пизди про армию. Первая отмазывать побежишь.
– Я и родила. Пять лет ему. Зовут Марсель.
– Охуеть! Марсель! Провансаль, ёпт! С чего такая экзотика?
– Муж из Алжира.
– Так ты ещё и замужем?!
– Ну да, всё как у людей.
Иваныч скривился:
– А он в курсе, твой черножопый, чем ты тут занимаешься?
– Нет, конечно, – Таня уселась на мне поудобней. – Я ж не ради денег, а чисто для удовольствия. Вы, мужчины, тоже позволяете себе расслабиться, отдохнуть…
– Ну сравнила! – развеселился Гапон. – Если папа ебёт, то мы ебём, если маму ебут, то нас ебут!
Алёша с трудом вывернулся из страстных объятий своей девки:
– А-тях-тях, маму!..
Две незанятых девицы уселись рядом с нами за стол и налегли на шашлык. Я отметил, что сели они напротив использованных тарелок, которые я приписал сначала Алёше и Дмитрию Ростиславовичу. Одну, кажется, звали Венерой. Она выглядела постарше остальных – крашеная, с тёмными корнями, блондинка нейтральной внешности. Если бы я встретил её на улице, нико-гда бы не заподозрил ничего такого – заурядная домашняя тётка. Но манеры у неё оказались изысканными. Я невольно залюбовался, как она подчёркнуто элегантно орудует ножом и вилкой.
Гапон тоже это отметил:
– Как за хлеб, так двумя пальчиками! Как за хуй, так двумя руками!
Венера подняла на него томные, только выпуклые голубые глаза:
– И губа-а-ами, Аркадий Зиновьевич…
– Волнуешь, колдунья! – кокетливо сказал Гапон.
– А к стройбату вы как относитесь? – спросил я у Тани, краем глаза послеживая за Гапоном. – Ну, к строительным войскам?
– Ой, не знаю… – Таня задумчиво наморщила носик. И вдруг просияла: – Дачи и дома пусть хачилы всякие строят с чурками! А русские парни должны служить Родине в небе! Прям как вы.
– Просто я не служил в ВДВ, – сказал я. – А как раз в стройбате.
Я думал, Таня хотя бы смутится, но она только распахнула глаза пошире, как упавшая на спину кукла:
– Ну всё, провинилась я, дура грешная. Буду отрабатывать!
– Всё правильно, Танюх! – поддержал громогласно Гапон. – Как говорят на Украине, хай ебут, абы не били!
Вдруг Капустин что-то злобно и невнятно кудахтнул и резко спихнул “скелетика” с колен. Лицо у него смешно пылало от гнева.
– Э-э-эй! – возмутилась “скелетик”. – Руки-то зачем распускать!..
– Наша Вика громко плачет, – сказал, дразнясь, Гапон. – Довыёбывалась, значит!
Униженный “скелетик”, вихляя бёдрами, попыталась пристроиться к Иванычу. Тот не позволил, лишь шлёпнул её по худенькому плоскому заду:
– А у тебя тоже муж?
– Нет, – “скелетик” кокетливо улыбнулась сквозь обиду, и я заметил, что в глубине рта у неё не хватает зуба. – У меня молодой человек.
– Это ничего, – сказал покровительственно Гапон. – Фиксу вставишь, жопу подкачаешь, шоб как орех была, и сразу мужа найдёшь!
– Ой! – обрадованно крикнул Дмитрий Ростиславович, и все на него оглянулись. – Я, кажется, пирсинг на письке поймал!
Он сосредоточенно шарил рукой между ног Милены. Взгляд у той был кроткий и тупой. Груди, обтекающие шею Дмитрия Ростиславовича, напоминали издали подушку для путешествий.
– Ты, главное, триппер не поймай! – предсказуемо пошутил Иваныч.
– Копилку нашёл? – спросил Гапон. – Пизда – она валюта. На ней и заработать, и расплатиться!..
– А-тях-тях, валюта-а!..
– А у меня там бабочка, – вкрадчиво сказала Венера, взяла руку Гапона и завела под стол. – Может, поймаете, Аркадий Зиновьевич?
– В смысле? Какая бабочка?
– Ночная, сэр… – Венера часто-часто заморгала, а вторая девица хрюкнула смешком. – Татуированная. Я бы вам показала её. И не только её. Поухаживала бы за вами, обласкала бы всего, ублажила…
– Ой, ну нахуй, – закапризничал Гапон. – Это мне раздеваться надо. Морока целая копыто своё отстёгивать. Я ж, лапа ты моя, как Джон Сильвер. Только попугая на плече не хватает! Ха-га-а!..
Наверное, выпитый коньяк совсем разжижил мне мозги, потому что я, покачивая на колене Таню, начал:
– У моей бывшей попугайчик жил. Педик волнистый, Пенкиным звали…
– Тост! – провозгласил Дмитрий Ростиславович. – Родиться, выебать и сдохнуть!..
Его никто не поддержал, но начатую было байку он мне своим криком поломал, хотя Гапон и спросил чуть погодя:
– Ну, и чё дальше с попугайчиком?
– Да ничего, – разозлился я. – Был и сдох.
Таня жарко обволокла меня, дохнула в ухо сладким винцом:
– Может, пойдём прогуляемся? – и указала босоножкой на стеклянную дверь.
Я не понимал, как мне себя вести. Брыкаться на капустинский манер, стряхивать Таню с колен представлялось мне ущербно-комичным. Решил в итоге, что самое оптимальное – покровительственно улыбаться и не позволять ситуации заходить слишком далеко. Тем более Иваныч подленько поглядывал на меня.
