Насущная боль как волной смыла полупризрачных мертвецов и потустороннюю тревогу. Чего, спрашивается, вспоминать мемориальную фотографию? Страшная книга осталась у Алины, а между нами всё кончено – нет ни девушки, ни её библиотеки. А лодка стоит там, где её изначально нарисовали. Это оптическое наваждение, ведь я и раньше растравливал себя, что белая фигура – это Никита, медленно уплывающий в своё безвременье. Надо просто глянуть в интернете на репродукцию и сравнить с моим островом…
Хотелось бы сказать, что прихватил я ноут на автомате, типа в нервном забытьи. Но увы – сделано это было осознанно. Я, конечно, не собирался его присваивать (хотя, чего греха таить, привязался к безотказной машинке), а забрал я Алинину “тошибу” потому, что не успел поудалять оттуда нажитое. Решил, что сперва почищу десктоп, а завтра оставлю ноутбук на журнальном столике. Но вместо того чтобы погуглить Бёклина, как собирался минуту назад, я полез инспектировать Алинину страницу – не появилась ли какая-то реакция на наш внезапный разрыв?
В открытом доступе висели аж два новеньких поста. Оба хлёстко и наотмашь ударили по моему самолюбию. Судя по времени, они появились спустя пять – десять минут, как за мной захлопнулась дверь. Сверху была строчка авторства Никиты: “Нет горечи, нет грусти, звонок звенит, нет сладу, в тюрьме его опустят – так надо!” и теги: тут один хуеплёт ко мне доебался; хохлуха я хохлуха; ты у меня не котируешься; я сама знаю, кому дать, кого нахуй послать; у меня другие спонсоры есть; ну не даёт королевна.
Фразочки были из ютубовского ролика, в котором забавная старуха-алкоголичка, виртуозно матерясь, рассказывала, как начался пожар, уничтоживший её нищую квартирку. Месяц назад мы до дыр засмотрели его вдвоём с Алиной, хохотали как умалишённые. А теперь вот Алина передавала мне, что я “не котируюсь”…
Вторым постом без сопроводительного текста шла фотография: долговязый отрок-задрот в чёрной футболке с надписью: “Ночую там, где меня ждут”. На белой полоске под изображением крупными буквами красовалось ехидное резюме жирным капслоком: “То есть у бабушки”. И теги: мамка сшила мне сутану; Алёшенька; кыштымский карлик; отрок Славик; из чего только сделаны мальчики.
Всё это показалось мне чрезвычайно обидным – и строчки, и теги, а в особенности фотография, потому что между дураковатым подростком и мной прослеживалось какое-то неуловимое, очень комичное сходство.
Я с горючим стыдом вдруг подумал, что давно уже нормально не общался с бабушкой, всё наспех: “Как здоровье, ну, пока”.
Запищало сообщение в телефоне. Меня ошпарило жаром – неужели Алина? Но это всего лишь отозвалась мать: “Ждём-с. Сам или с невестой?”
Я ответил лаконично: “Сам” – и чуть не заскулил. Тоска снова взялась перемалывать потайные внутренности моего сердца.
И тут позвонил Капустин.
– Володя, я всё выяснил! – воскликнул он с новой уважительной краской. – Да… Задали вы там жару!
– Пришлось, – ответил я равнодушно.
И подумал, что следующий вопрос будет про аванс, который я не отработал.
– А вы где сейчас? – поинтересовался Капустин. – Аркадий Зиновьевич хочет с вами увидеться. Они сейчас в ресторане и приглашают вас присоединиться к нашей компании. Вы как?!
– Честно говоря, – я мрачно порадовался, что речь не зашла о деньгах. – Сейчас не самое удобное время…
– Аркадий Зиновьевич очень просит, и я тоже прошу, – продолжал радушно Капустин. – Стало быть, мы оба вас просим!..
В глубине души я всё же почувствовал себя польщённым: вот как, меня, оказывается, ещё и упрашивают…
– Видите ли… – тут я понял, что не помню или вообще не знаю, как зовут Капустина по имени. – Мне собираться надо, завтра уезжаю.
– Тем более следует пообщаться! Откуда вас забрать? Я мигом!
И тогда я подумал: “А какого, собственно, чёрта я сижу тут, страдаю, как Пьеро? В ресторане веселей. Какое ни есть, а общество. Можно хоть как-то отвлечь себя, забыться. Ну, и заодно объяснить, почему увольняюсь. А то подумают ещё, что испугался…”
Но вслух сказал:
– Устал я сегодня…
– Заодно отдохнёте! – мгновенно нашёлся Капустин. – Расслабитесь!
Часы на экране “тошибы” показывали детское время – десять часов вечера. Вещи сложены. Заснуть всё равно не получится. Одно занятие – сидеть да пялиться в Алинин журнал, почитывать комменты.
– Володя!.. – Капустин словно почувствовал мою слабину. – Ну давайте. На часок ведь всего!
Я перезагрузил страничку журнала и увидел очередную фотку из какого-то парфюмерного магазина. Алина стоит возле пёстрого стеллажа, состоящего из микроскопических, всех оттенков красного, кирпичиков: помады, флакончики с лаками. Невыносимо, до дрожи, красивая. Сложила губы поцелуйным бантиком. На ней розовая шубка, подарок Никиты. “Котэ пришло в Иль де Ботэ” и теги: лесные домишки; пушистая пропажа; лисичкин хлеб.
Будто и не было меня в её жизни…
– Ладно, – согласился я. – Уговорили.
– Шикарно! Откуда подхватить?
Я чуть было не назвал адрес, но вовремя передумал – зачем давать лишнюю информацию?
– Давайте на Московской, где остановка маршруток и гастроном. Представляете, где это?
– Не очень, но найду… Номер дома упростит задачу.
– Я точно не помню, сороковой вроде, это перед поворотом на Товарную, если из центра ехать в сторону объездной…
– Найдёмся, – заверил Капустин. – Я где-то через минут двадцать буду…
Ведь мог же сказать “нет”, перемучаться ночь, а наутро электричкой умчать в Москву, оттуда в Рыбнинск. Получилось бы тогда у меня выскочить из кладбищенского водоворота? Пожалуй, что нет… Ведь я даже не знал, на каком именно жизненном этапе угодил в эту могильную западню. Приехав ли опрометчиво в Загорск? После истошного вопля Лёши Крикуна? А может, когда, поддавшись на уговоры Алины, устроился на работу сперва к Мултановскому, а затем к Гапону в “Элизиум”? Или же я безнадёжно влип ещё в ночь летней лагерной смены, когда со старшими Якушевыми отправился на деревенское кладбище и оно поздоровалось со мной? А от той ночи рукой подать до Лиды-Лизы, детского сада, игрушечного погоста насекомых. И, значит, прав был чудаковатый Антоша Харченко, говоря мне про таинственный зов, кладбищенский эгрегор и “старших товарищей”…
Вот о чём бы мне задуматься в серебристом и шустром “форде” Капустина, на котором он подхватил меня возле остановки. Но я в тот вечер начисто лишился осторожности, только сладострастно прислушивался, как в груди ворочается фарш, бывший ещё недавно моим сердцем.
В салоне пахло незамерзайкой и голодным дыханием Капустина, которое он с улыбкой обрушивал на меня вместе с потоком слов, половины которых я не понимал. Просто заторможенно смотрел на летящую под колёса, чёрную, расхлябанную ленту окружной трассы.
Вскоре полыхнули Лас-Вегасом знакомые огненные буквы “Пропан”. А через несколько минут показался съезд, аллея, обсаженная деревьями-ампутантами, парковыми калеками, у которых вместо веток торчали култышки. Вдали посреди заснеженного поля виднелись ладный кирпичный заборчик и невысокий коттедж с неоновой вывеской – “Шубуда”.
