– Хуле ты мне тут втираешь?! – с привизгом отвечал пиджак. – Кроты разосрались! И мне похуй кто – младший, старший! Тоже ответит перед Мултаном!
– И чё с того?! – не смутился Мукась. – Теперь мало́й тему держит!.. Щас вон твоему кентухе алабайка как башку откусит, будешь знать!..
Я был в шоке от того, что несёт надувшийся от наглости Мукась. Он же не должен был вообще называть меня, а тут сдал неизвестно кому и со всеми потрохами. И почему пиджак вдруг помянул Мултановского?!
На крыльцо выбрался хозяин и с ним его баба с нахлобученной, как клоунский парик, копной крашеных волос – в руках агентская верхняя одежда. Чтобы окончательно не запугать аборигенов, я отпустил рыжего. Зачем-то сказал ему:
– Без обид…
Он выкатился из-под собачьей морды. Поднялся, утёр рукавом с разбитого лба быстро загустевшую на холоде кровь. Шатаясь, поковылял к крыльцу, молча принял две куртки.
Внутри у меня не ощущалось никакого триумфа – только нервная дрожь.
Зато Мукась бросил вслед победно:
– Шмотки забирайте, нам они не нужны! – типа разрешил.
Пиджак и рыжий ушли, оставив за нами двор, дом и отвоёванную покойницу. Завелась и отъехала “буханочка”…
– Ну ты лютый ваще! – засмеялся Мукась. Но выглядел он больше сконфуженным, чем восхищённым.
– Какого хуя ты меня им назвал! – в ответ рявкнул я на Мукася. – Трепло, блять! Балабол!
– А чё такого? – он будто обиделся. – Это ж никакой не секрет!
– Я не так договаривался! Думать надо!
Мукась примирительно поднял руки:
– Не ебу, как ты договаривался. Это ж не со мной… – и опять осторожно хохотнул. – Ты жёстко с ними! Я аж проникся и прослезился!..
Досадовать и психовать было поздно. Я вдруг обратил внимание, что во дворе стало неожиданно тихо. Сначала не понял, в чём дело, а потом сообразил – бесноватая Джесси больше не лаяла. Прилегла возле будки и с увлечением глодала мою дубинку – отводила собачью душу.
– Ладно, – хмуро сказал я Мукасю, – запирайся на засов и работай!
С крыльца пялились на двор остолбеневшие хозяева. Я успокоительно махнул им рукой.
– Всё нормально! Вот этот человек, – показал на Мукася, – сделает всё как надо… – и отправился за калитку – охранять подступы, как предписывала инструкция.
Первым делом я проверил во внутреннем кармане футляр и убедился, что он в полном порядке, без малейшего намёка на вмятину, разве только открылся от удара.
Мы сели в выстуженную машину. Жабраилов включил печку, и через пару минут в кабине стало тепло. Я достал из кармана револьвер. Не для того, чтобы похвастаться перед Жабраиловым, – самому стало интересно, что за игрушка мне досталась.
– Вот, забрал у одного… – показал ему. – Мэйд ин Джёмен.
Это было выбито на стволе рядом с названием модели “RÖHM RG 89”.
– Газовий? – лениво приценился Жабраилов.
Вопрос, в общем-то, был обидным. Будто он разом развенчивал мой боевой трофей до детского пугача.
– Не похоже, – я взвесил револьвер в руке. – Тяжёлый.
– Газовий! – уверенней сказал Жабраилов.
Металл больше напоминал алюминиевый сплав, чем сталь. И в стволе торчал ограничитель. Я, ужасно разочарованный, вывалил барабан, нажав на чёрный экстрактор, ссыпал на ладонь куцые патрончики, сморщенные в месте, где должна была бы находиться пуля.
– Как писюнчики, – образно заметил Жабраилов.
Радость обладания сразу померкла. И почему-то снова сделалось неловко перед мёртвыми братками, что потасовка всё ж оказалась выхолощенной, без настоящей опасности.
– Если ограничитель выпилить, будет травмат… – сказал я, зарядив патроны обратно.
– Нэ-э-э… – Жабраилов раскинулся на сиденье, развонявшись прокуренной кожей куртки. – Ствол слабий…
Далёкие трубы ТЭЦ всё так же коптили, только дымы теперь казались чёрными на фоне химически-фиолетового неба. Одинокая опора, где стояла раньше “буханочка”, напоминала пустившуюся в пьяный пляс заглавную “Л”.
Я подумал, что Жабраилов тоже бесит меня, как и Мукась. На среднем сиденье он разложил пакет с фисташками. Лузгал в кулак, а когда тот наполнялся, приоткрывал дверь и высыпал шелуху на дорогу. Он сидел, широко раздвинув ноги – в светлых спортивных штанах, с бесформенно-рыжим пятном на мотне. Я знал, что это от кофе, он при мне же его на себя пролил, но сказал брюзгливо:
– Ссанина, что ли?
– Да кофэ-э, б-лять! – ответил с отвращением Жабраилов и яростно потёр рукой пятно.
Я смутно прозревал, что меня опять обманули, просто я ещё не разобрался, в чём. Что-то не так было с этими агентами, и угрозы пиджака явно имели под собой основания.
Жабраилов в третий раз наполнил кулак шелухой, опорожнил за дверь. Включил радио. Потом дворники вычистили запорошённое стекло.
Пейзаж за окном дополнился – возле автобусной остановки появилась длинная чёрная машина. Коротко посигналила кому-то. Потом ещё раз – уже чуть подольше. И ещё раз…
– Пэдерасы!.. – поморщился Жабраилов.
Настырный минивэн тронулся, проехал метров двадцать, снова посигналил. Остановился под фонарём рядом с киоском. Подмигyл фарами, точно заигрывая.
И в этот же миг во рту у меня всё скисло, а ноги обмякли и сделались одновременно тяжёлыми и ватными, как бывает в кошмарном сне. Я узнал “унизительный катафалк” Никитиных помощников – Беленисова и Катрича. И можно было не сомневаться, по чью душу они приехали.
Из минивэна опять посигналили.
– Короче… – сказал я дрогнувшим голосом. – У меня, похоже, нарисовались неотложные дела.
– Нэльзя же!.. – удивился Жабраилов,
Я с отчаянием отмахнулся:
– Мукась выйдет, срочно поезжайте в офис. Меня не ждите…
К “унизительному катафалку” я заставил себя идти нетороп-ливо, вразвалочку. В нескольких метрах от машины замедлил шаг. Сунул руки в карманы. Остановился. Потоптался на месте, будто для меня было важно сбить налипший на подошвы снег.
Стёкла “фиата”, кроме лобового, были тонированными, поэтому я ожидал любого сюрприза – даже появления Никиты. Но открылась водительская дверь, и вылез Беленисов в расстёгнутом пуховике-милитари цвета сафари, под которым топорщились карманы разгрузочного жилета. Совсем не в тон пуховику смотрелись камуфлированные зелёным пикселем штаны и песочно-жёлтые берцы, точно просьба отыскать меня застала Беленисова посреди охоты.
Белобровый, остриженный под ёжик Беленисов пустоглазо улыбнулся, но я уже знал, что эта улыбка ничего не означает в его исполнении – ни радости, ни хитрости. Точно так же можно было бы сказать, что улыбается собака, крокодил или носорог на фотографии из какого-нибудь натуралистического журнала.
