Я дважды бухнул в дверь и ввалился в прихожую, как запоздавший актёр на сцену.
Прошёл чуть вперёд по половику:
– Извиняюсь, не ваша “буханка” на улице? – спросил первое, что пришло в голову.
Слепила стеклянно-голая, без абажура, лампочка, висящая на чёрном проводе. Деревянный потолок в прихожей оказался очень низким. В двух местах его пересекали массивные балки из бруса. На ближней болтался чулок, набитый шелушистыми луковицами.
Треть прихожей занимала выбеленная печь с почерневшим квадратным устьем, в котором лежали стопкой газеты и ярко-жёлтый с красными ручками пакет “Billa”. Она сама была как дом, эта печь, с полками, окошками, дверцами, извилистым дымоходом. Самый верх печи, где предполагалась лежанка, был задёрнут цветастой шторкой. Из торца широко выступала плита, за приоткрытой заслонкой плясали нежно-синие языки. Грелся закоптелый чайник.
Смертью в доме, разумеется, не пахло, только близким земляным подполом и мышами.
Трое мужиков расположились за овальным столом, четвёртый сидел отдельно на табурете. Между окнами аккуратно помещался фанерный комод, заваленный ностальгической посудой в горох. А сверху на фоне обоев в цветочках, как в классических деревенских покоях, висел иконостас семейных фотографий.
Хрипатому хозяину было под шестьдесят. Беззлобная физиономия, точно слепленная из пяти картофелин, выглядела огорчённой и растерянной, он то и дело ерошил седые волосы, кряхтел и тяжело дышал. Поверх пёстрого свитера на нём была надета ватная безрукавка.
Мужик на табурете остался в верхней одежде и только расстегнул свой пуховик. Широкая грудная клетка и мощные покатые плечи встревожили меня, но на вопрос о “буханочке” он отозвался таким воловьим взглядом, что я с облегчением догадался – никакой это не хищник, а просто тягловая скотина. На распаренном брыластом лице даже усы напоминали пожухлый клочок кормовой травы, застрявший между губой и носом.
– Ваша “буханка” стоит?! – повторил я уже для серого пиджака и спортивной куртки.
Они синхронно повернулись – точно гиены, выудившие удивлённо-кровавые морды из терзаемой туши. И зыбкая надежда, что компания мне досталась смирная, тотчас улетучилась.
Они выглядели как сводные братья от разных отцов и одной некрасивой матери. Пиджак показал рябой, в глубоких оспинах, профиль, словно бы щёку ему исковыряли спичкой. Опытный, как у барыги, взгляд выжидающе замер на мне. Его напарник в куртке был худым и рыжим и с такими отчаянными, упёртыми глазами, что, глядя в них, я с ноющим бешенством понял – этот тоже просто так не отпустит свою добычу.
Лет семь назад мы как-то ехали вдвоём с Тупицыным. Вместе с нами на “ВДНХ” в вагон метро ввалилась подвыпившая орава – из тех, что потом возвращаются в область на пригородных электричках. Эти были настроены на добрый юмор, шли и у каждого читающего захлопывали книгу. При этом отчаянно хохотали. Тупицын загодя сам закрыл свой томик и фальшиво улыбнулся:
– Забыли мы, Владимир, кое-что сделать! Мама просила купить… – и мы выскочили на “Алексеевской” прежде, чем нас унизили. На улице Тупицын наобум выбрал магазин канцелярских принадлежностей, а потом повёл меня в кафе – пить кофеёк и делать вид, что ничего не произошло.
Эти двое были чем-то похожи на тех “книголюбов”, только постаревших.
– А в чём, собственно, дело? – спросил пиджак. Видимо, был за старшего.
– Там на улице “буханка” ваша, – сказал я сурово.
Рыжий повернулся всем туловищем. Дутые спортивные штаны заляпало грязью, как и синие, с белыми лычками, кроссовки. Он слегка наклонился, и кисти с воспалённо-битыми костяшками свесились с коленей.
– И чё с ней не так? – спросил с хамской ноткой.
– Помешала! – в тон ему ответил я.
– Кому?
– Ну, как кому… – переспросил я. И вдруг меня осенило. – Опоре ЛЭП!
Пусть пойдут проверять, что там с “буханкой”. Выйдут за калитку, Мукась закроется на засов – и всё! Через забор-то они уже вряд ли будут ломиться. И даже если выйдут хотя бы двое, тоже неплохо, потому что разбираться с тремя взрослыми мужиками – задача почти невыполнимая.
– Вот дела-дела? – говорливо удивился хозяин. – Вроде ж ни ветра, ни урагана, ни…
Я спросил здоровяка возле окошка:
– Вы водитель?
– Ну, я… – он, прокашлявшись, отозвался.
– Настоятельно рекомендую выйти к машине.
Пиджак буркнул:
– А по-нормальному нельзя объяснить? Обязательно надо вот так?.. – он вывел рукой какую-то нервно-вопросительную завитушку.
– Нормально я говорю! – сказал я. – Идите лучше машину свою освобождайте.
– Пойти, что ль, и мне посмотреть?.. – хозяин неуверенно привстал.
– А вы-то как раз сидите! – всё уверенней распоряжался я. – Вам снаружи делать нечего… – и он покорно плюхнулся на стул.
– Сергеич… – сказал подозрительно пиджак. – Глянь, чё там за хрень…
Водила поднялся с табурета. Ростом он оказался пониже меня, а вот весом килограммов на сорок тяжелее.
– Да вы чего?! – я почти возмутился. – Говорю же, одному там не справиться, втроём надо!
– Алё! Мамкин пряник! – полунасмешливо сказал рыжий. – Чё командуешь?!
Я собирался ответить ему порезче, но вовремя опомнился:
– Не командую вовсе, а говорю как есть.
Водила проследовал мимо. Пол заходил ходуном под его грузными шагами. Хлопнула входная дверь. Взвыла, словно её огрели плетью, собака.
– Просто там реально одному никак, мужики… – я удручённо развёл руками.
Рыжий поднялся. Поступь у него была лёгкая, расхлябанная. Проходя мимо, он сказал почти приветливо, так что совесть царапнула по душе:
– Рожа у тебя знакомая, зёма. Где-то виделись… – и вышел.
Снова грохнула дверь, залаяла сорванным басом Джесси. Я подождал чуть, давая Мукасю время на манёвр.
Разбойничьего опыта у меня не было. Я мучительно пытался вспомнить сцену из какого-нибудь фильма про бандитов с их правильными словами и поступками. Но вместо этого в левом ухе неряшливо и дробно, как чечётка, застучали слова похабной песенки, которую когда-то прилежно списывал в дембельский альбом дед Слюсаренко: “Па-па бе-гал по из-бе, по избе, бил ма-машу папи-зде, папе-зде, папе зде-лали ботинки…”
– Чего ещё? – спросил пиджак.
Я догадывался, почему мне так неловко. Он был почти вдвое старше меня. И я его обманул.
“Папе-зде, папе-зде!” – лихорадочно стучало сердце. Я заграбастал листы со стола. Откровенно улыбнулся (типа вот и настал час сбросить маску) и порвал пополам.
Хозяин трухляво охнул. Пиджак тоже опешил, изумлённо тараща глаза:
– Ты чё творишь, дурик?!
