– Добрая машинка… – просто хотел сказать что-то приятное.
– Та шо в ней хорошего?! – отозвался “боцман” со сварливой украинской певучестью. – Тока то, шо в бак нассать можно, и оно заведётся. А так картошку с огорода на ней возить! – прибавил зло. – Рухлядь!.. – в котором слышалось “ух, блядь”.
– Я не очень в этом разбираюсь, – миролюбиво согласился я.
– Ну, а шо тогда говоришь, если не разбираешься?! – он раздражённо цыкнул.
Светлое настроение моё мигом улетучилось. Я почему-то ужасно оскорбился: не за себя даже, а за похеренную снежную идиллию из “Брата”. Напоказ (всё равно кошелёк лежал в левом кармане штанов, и чтобы добраться до денег, пришлось бы освободить рукав) вытащил дубинку и положил на колени. Покосился, какое это произвело впечатление. Но “боцман” не отводил глаз от дороги.
Я достал из кошелька сотню и неуважительно, как подачку, бросил на панель. После чего снова спрятал дубинку.
За окном мелькнула площадка “Шиномонтажа” в лужах мазута и ледяной слякоти. Ветер трепал на заборе матерчатый баннер: “Колодцы. Коммуникации”. Виднелся пустырь с бетонными колодезными кольцами и штабелями свай для фундамента. Вдалеке просвечивали заунывные клетчатые хрущёвки.
Свернули. “Боцман” прицелился к номерам домов:
– Третий… Пятый…
Над оббитыми плитками спящего фонтана поднимался запорошённый каскад из трёх гипсовых чаш. Чуть подальше вставала постройка, с виду ДК, и памятник: три серебристых фигуры, похожих на увеличенных оловянных солдатиков.
– Девятый… – пробормотал “боцман”. – Где-то тут… – Задрал вдруг в нежданной улыбке кончик гнилого уса, добавил: – Як невэзэ, так невэзэ, як повэзэ, так сразу в ка-пэ-зэ… Тринадцатый…
Ехали мы от силы минут семь, так что по меркам Загорска с меня слупили два тарифа.
Двор огородили три низкорослых панельки цвета тёмной яичной скорлупы. В отличие от московских или даже рыбнинских, они были четырёхэтажными, отчего выглядели какими-то архитектурно недолюбленными. Возле подъезда одного из домов пыхтела сизым выхлопом милицейская легковушка. Сердце у меня дрогнуло, я ломанулся напрямик через игровую площадку, ступая в подмёрзшие, хрусткие дыры чьих-то следов.
Возле качелей и горки в виде слоника на вытоптанном снегу суетились дети с холодными, как из сказки Андерсена, лицами. Мальчик в кроличьей шапке, стоя на ступеньке горки, торжественно стянул варежку и показал соседу палец с нарисованным кольцом:
– Я не могу, я женат!.. – сказал ломающимся бабьим голоском, и остальные засмеялись простуженно и сипло, а потом посмотрели на меня.
Взодную дверь кто-то подпёр кирпичом, так что код домофона не понадобился. Я зашёл в пахнущий крысами и бассейном отсыревший подъезд. Уже взбегая по ступеням, почувствовал неуверенность.
Капустин инструктировал меня в обтекаемой манере – наверное, перестраховывался, чтобы иметь возможность сказать после, что имел в виду совершенно другое. Было непонятно, как всё-таки вести себя с конкурентами.
Я спросил:
– А если в квартире другой агент?
– Э-э-э… – пощипал себя за подбородок Капустин. – Постараться оттеснить! И дать возможность нашему сотруднику сделать свою работу.
– Как оттеснять-то? – всё допытывался я. – Допустимые меры какие?
– Решительно, но без агрессии! – Капустин заговорщицки подмигивал, а Иваныч выразительно не смотрел в нашу сторону…
Нужная квартира оказалась на третьем этаже. Коричневая дерматиновая дверь с латунной цифрой “9” была чуть приоткрыта. Я топтался, не зная, звонить ли, входить без стука. Раньше выглянул молодой мент-старлей в тёмно-синем бушлате с крошками на сером овчинном воротнике. Голубоватую ушанку с кокардой он сжимал в багровом кулаке, а локтем удерживал планшет. Лицо у него было круглое, сытое и простое, точно у солдата какой-то поросячьей армии.
Я вместо приветствия выдохнул:
– “Элизиум”! – чтобы исключить недоразумение.
Старлей выразительно постучал ногтем по пустому запястью, где могли бы находиться часы, и сказал въедливым дембельским тоном:
– Опаздываем! Врачиха десять минут как ушла. Сколько я здесь, по-твоему, сторожить должен?
Он перешагнул через порог. Притворив дверь, зачем-то вытер щеголеватые, остроносые туфли о замызганный, как собачий бок, коврик.
– Ну и?.. – начал вопросительно.
Я встретил внимательно-насторожённный, потом удивлённый взгляд его дымчато-коричневых, как холодец, глаз. Он точно ждал какого-то пароля, тайного знака. От ушанки и отсыревшего воротника пованивало промокшей псиной.
– Ты чё? – вдруг с угрозой сказал он.
По ступеням застучали частые, как чечётка, шаги. Снизу донеслось:
– Всё в порядке!..
Мужик лет тридцати пяти дробной трусцой брал последний пролёт.
– Повернули сдуру на Мелиораторов и в яму угодили колесом! Пять минут буксовали! – пояснил, запыхавшись. Тёмные волосы с пробором растрепались, и прядь, как перебитое воронье крыло, сползла на костистый лоб. Из-под бровей (одну пополам рассекал шрам) глядели кругло-выпуклые желтоватые глаза. Одет он был в чёрное, взлетающие тощие коленки остро топорщились под узкими штанинами.
Мужчина, зажав под мышкой папку, расстегнул куртку, под которой оказались пиджак, галстук и белая рубашка. Вместе с приветствием он протянул старлею несколько тысячных купюр, прижимая их к ладони большим пальцем. В плавных движениях его было что-то благородное, почти дирижёрское.
У мента по лицу пошли пятна, похожие на дактилоскопические отпечатки, а глаза сделались тревожными.
– Ты чё творишь? – полушёпотом всхрапнул он, отпихивая дающую руку.
– Здесь все свои, – успокаивающе сказал мужчина, после чего кивнул мне. – Я Александр, – улыбнулся, обнажив удивительно здоровые тускло-белые зубы.
На кармашке его пиджака висел бейдж:
Александр Балыбин
“Прощальный дом «Элизиум»”
Служба по вопросам похоронного дела
Мент покосился на меня. Изобразил, будто просто сунул руку в карман, хотя я видел, что это он припрятал взятку. Затем, обернувшись, произнёс громко:
– Анна Ильинична, к вам из бюро приехали! – После чего хмуро обратился к нам: – Всё, я поехал, – и, грозно зыркнув на меня, посы́пал туфлями вниз по ступеням.
– На случай форс-мажора всегда имейте деньги при себе, – шепнул Балыбин. Спросил погромче в приоткрытую дверь: – К вам можно?! – и деликатно постучал.
– Мне ничего такого не говорили, – тоже тихонько сказал я.
– Проходите, – задребезжали из прихожей.
– Пока я здесь, в квартиру никто больше не должен заходить… – едва слышно произнёс Балыбин. Всё так же прижимая папку, изловчившись, подышал на руки, энергично потёр их о пиджак. И широко шагнул внутрь. – Уважаемая Анна Ильинична! – страдальчески воскликнул, ссутулился, сделавшись похожим со спины на гигантского богомола.
