– Если не путаю, что-то около семи тысяч, – важно сказал я и поглядел, оценила ли Маша мою недюжинную компетентность. – Но это вроде ещё по-божески, не?..
– Да ты что? – Маша чуть отстранилась, в глазах её от едва сдерживаемого возмущения заплясали огоньки. – Раньше в анатомичке была стандартная услуга, так называемая предпохоронная подготовка. Ничего особенного: устранение трупных пятен, дефектов разных степеней. Ну, и помыть, одеть, нанести макияж. И всё это вместе, если не требовалось восстановления формы различных частей тела, стоило три тысячи рублей! Вот тебе и твой волшебный супермаркет, где всё дешевле! Вот тебе и скидки гибкие! А семь тысяч шестьсот – это такой минимум для малоимущих! В “Элизиуме” неимоверное завышение цен! В два, в три, в четыре раза! Это твоё по-божески?
– Почему моё? – поспешно возразил я. – Оно Гапона.
– А если покойник не больничный, то им ещё надо отбить взяточку своему информатору. Так что цены там не по прейскуранту, а именно что с потолка! По внешнему виду решают, сколько с кого можно содрать. Умудряются и по пятнадцать, и по двадцать тысяч за бальзамацию брать, а люди в состоянии шока верят, оплачивают! И за холодильник свой кассетный они не имеют права брать деньги!
– Он же приватный… – не поспевал я.
– Холодильник действительно построен частным лицом, но за него уже платят судмедэкспертиза и Минздрав! Понимаешь суть? Государство оплачивает частнику эту услугу, чтоб тот оказывал её людям бесплатно. Но мистер Гапоненко умудряется получать сразу две платы – и от государства, и от людей!
Перед нами засуетилась, выразительно прокашлялась какая-то зелёная шляпка – фетровый с ленточкой горшок. Маша чуть понизила голос:
– Анатомичку мистер Гапоненко быстро подмял, а с СМО сложнее было. Эх, если б я там работала, то Арсений Игоревич не дал бы меня так просто уволить. Хотя… – она с сомнением покачала головой.
– Ты про Лешакова?
– Он-то меньше других зависел от закидонов мистера Гапоненко.
– А почему?
– Экспертиза формально подчиняется управлению здравоохранения, а потом уже главврачу. В сути, двойное подчинение. Но его психологически доломали. Знаешь, я однажды издали видела, как Гапоненко матом орал на бедного Арсения Игоревича, мол, из-за его упрямства комбинатовские мертвецы прошли мимо его кассетника. Хотя потом вроде извинился. Там же с моргом у нас отдельная история, он как бы общий… А потом было принято совместное корыстное решение, что холодильник в больничном морге неисправен, и трупы СМО теперь будут за дополнительную плату храниться в кассетнике “Элизиума”. Как бы храниться, потому что на деле они лежат в нашем же холодильнике, который для всех официально не работает. Клиенты из вашего комбината по-любому семьсот рублей в сутки доплачивают мистеру Гапоненко за сохранение – уже официально. И все с этим в итоге согласились. Даже честнейший Лешаков. А что он мог сделать? Экспертиза существует на деньги Минздрава, зарплаты у сотрудников мизерные, им выгодно, что им доплачивает Гапоненко. Уяснил теперь, милый друг, что такое “Элизиум”?
– Коммерческая похоронная организация? – с туповатой осторожностью уточнил я.
– “Прощальный дом «Элизиум»”, – Маша взяла учительский тон, – сродни обнаглевшему кишечному паразиту, который назвался частью организма.
– Да, теперь всё понятно. Вроде пятой ноги у зайца! Правильно?
– Или стоп-сигнала, – подхватила Маша.
– Или баяна у козы. На котором вдобавок играют всякую хрень!..
Маша тихонько засмеялась:
– Вы очень славный, Володя… Правда. Теперь точно придётся пить с тобой на брудершафт.
– Слушай, – сказал я. – Но если узнают, что холодильник бесплатный?
Маша всё ещё улыбалась, но в голосе что-то непоправимо изменилось:
– Одна моя хорошая знакомая, можно сказать, подруга, принципиальная, но наивная девушка идеалистического склада души, решила, что можно и нужно восстановить правду. Она после своего увольнения, а её уволили чуть пораньше меня, ходила сперва в “Элизиум”, а когда её оттуда взашей вытолкали, к дверям гистологического архива, куда после нашей с вами аферы теперь привозят комбинатовских покойников, и всякому встречному твердила, чтоб не платили за холодильник…
– Так… – внимательно сказал я. – И что в итоге?
– А то, что некоторые доверчивые простаки ей поверили! – произнесла Маша с горьким ожесточением. – И сделали, как она им рекомендовала… – Она чуть помолчала. – Действительно, взыскать деньги с людей, которые отказываются платить, нельзя. Но романтическая моя идиотка даже помыслить не могла своей бабской головёнкой, что мистеру Гапоненко или его сотрудникам по силам другое!
– Что, например? – спросил я заинтересованно. Мне уже было ясно, что Маша говорит о странной бальзаматорше, досаждавшей Гапону.
– К примеру, в отместку родственникам можно изуродовать труп…
– Это как? Покромсать его, что ли?
– Нет, конечно. Всё гораздо проще. Племянник мистера Гапоненко может напустить в труп горячей воды!.. Представляете, что будет на похоронах?
Прежде чем я ответил, фетровый котелок, сидящий перед нами, ненатурально раскашлялся и повернулся. На нас уставилось немолодое женское лицо, обрюзгшее и клоунски напудренное, с ощипанными чёрными пёрышками-бровями, облезлыми глазками, вислыми индюшачьими щеками, мушкой над морщинистой губой. Смерив нас запредельным презрением и достоинством, размалёванная модница, развалив рот на две желтозубые половинки, свистяще пришикнула:
– Гос-с-споди!.. – и так же порывисто отвернулась, сверкнув искристой брошью на шляпке.
Это было настолько абсурдно и комично, что мы с Машей подавились беззвучным смехом.
– Володя, – еле выговорила прыгающим шёпотом Ма-ша, – мы смущаем добропорядочных пассажиров своей болтовнёй!..
Успокоились. Маша чуть поскребла пальцами запотевшую лунку на окне:
– Не прозевать бы… – затем посмотрела на меня. От её взгляда я почему-то смутился, съехал глазами куда-то вниз.
Вдруг услышал:
– Кошма-ар… Я даже не видела, что так протёрся рукав.
Я и сам не сразу понял, что снова бездумно изучаю Машино пальто.
– Володя, это провал, – она нахмурилась, хотя глаза продолжали смеяться. – Ну, вот как с таким драным локтем пить на брудершафт?
– Я и не заметил ничего, – сказал я. И глупо добавил: – Очень красивое пальто и тебе идёт.
– В катышках всё… – Маша продолжала ужасаться. – Я когда четыре года назад его покупала, продавщицы в отделе пообещали: “До дому дойти не успеешь, замуж позовут”.
– И позвали?
– Нет… – улыбнулась. – Обманули.
Должно быть, от какой-то особенно нежной и смешливой краски в её голосе, а, может, потому что солнечный свет резко сменила пасмурность, застучавшая по стеклу хлопьями, похожими на июньских бабочек-капустниц, я вдруг вспомнил мой недавний сон-перевёртыш про лето.
