Я сначала даже обрадовался, что случайный подарок так замечательно совпал с эпитафией, украшавшей интимный уголок Алининого бедра, – жаль только, что без старинных ятей. А потом моё сердце смачно грызанул бёртоновский червяк, задавший логичный вопрос: а с чего это Гапон дарит моей девушке именно Сумарокова?! Но, опомнившись, я сообразил, что счёт вообще-то один против трёх, и это не намёк свыше, не чудовищная улика и не моя дьявольская проницательность, а просто закономерное совпадение – особенно если учесть, сколько тематического материала разместила на себе Алина…
– Ну а чего вы всякий сброд слушаете? – повысил голос Гапон. – Это бывшая сотрудница больницы, уволенная за недобросовестный труд. Теперь вот ходит и пакостит!
Женщина что-то пробормотала, мужчина тоже пошевелил ртом.
– Зачем такое сказала? – переспросил Гапон. – Не знаю, может, совести у неё нет. Чтоб вы понимали, холодильнику в нашей анатомичке уже тридцать лет. Он постоянно ломается, а Минздрав денег на починку не выделяет. Сейчас сами знаете с этим как. Поэтому мы и закупили для “Элизиума” своё оборудование. И просим за услугу сохранения, если честно, символические деньги. И, кроме прочего, у нас действует гибкая система скидок. Поверьте, – заключил проникновенно, сердечно, – здесь никто не хочет обмануть вас или, упаси боже, нажиться. Марина Олеговна, – Гапон обратился к носатой, – поищите ещё какие-нибудь бонусы…
Женщина снова что-то прошелестела.
– А не нужно ничьих советов слушать, – мягко возразил Гапон. – Меня слушайте. Или Марину Олеговну… – он деликатными пассами загонял пару в малиновые покои. – Подписывайте договор и ни о чём не беспокойтесь. Всё будет сделано как должно.
Они, чуть потоптавшись, поддались уговорам, ушли вслед за Мариной, а Гапон тряхнул помрачневшим лицом:
– Надо меры принимать, Андрей Иванович.
Иваныч поднялся:
– Примем. Больше не появится на территории.
– Это хорошо, – задумчиво похвалил Гапон, перевёл повеселевший взгляд на меня. Пояснил: – Да работала у Лешакова одна. Вся такая загадочная, то ли ебанутая, то ли сказочная…
Мы вышли на бетонное крыльцо супермаркета. Ледяной ветер бросил мне в лицо пригоршню снега, колючего, как песок. От этого сыпучего прикосновения невольно вспомнился московский детский сад, мимолётный приятель Ромка, с которым мастерили наше игрушечное кладбище для Лиды-Лизы. Кажется, мы не поделили тогда совок. Я отнял, а Ромка рассвирепел и в отместку, зачерпнув, швырнул мне в глаза песком…
– Метёт, – меланхолично заметил Иваныч, запахнулся, застегнул до горла куртку. А Гапон, наоборот, подставил лицо снежным блёсткам. Они падали на его разгорячённые щёки и сразу таяли.
Неподалёку находилась автостоянка с одиноким катафалком “Элизиума” и несколькими легковушками. Там же была чёрная гапоновская “ауди”, на которую когда-то у “Шубуды” мне указал Никита.
Сердце сразу же обмахнуло вялой тоской. Я поглядел на шлагбаум и будку, лишний раз мысленно перекрестился, что парни из “Мемориал-авто” или “Городской похоронной службы” сейчас разгружаются возле гистологического архива и не увидят меня в компании Гапона. Хотя с чего им меня помнить? Вот и Гапон, и Капустин с Иванычем тоже утратили ко мне всякий интерес. Шли и переговаривались между собой.
– Полгода назад мужчина к нам в анатомичку поступил… – рассказывал Иванычу Капустин. Из вежливости оглянулся на меня. – Поехал, значит, на дачу расслабиться…
– Короче, мужик без жены и без блядей на выходные рванул в баньке попариться! – Гапон бесцеремонно перехватил рассказ. – И прям на полке кони двинул. Сердце остановилось. И, в общем, почти двое суток при температуре сто градусов потел, пока не хватились. Воображаешь, Андрей Иванович, какого вида он был?
– Бр-р! Бедняга! – сказал сочувственно Капустин.
– Такое только в закрытом гробу хоронить. Так наша мастерица прокачала его по венам растворами своими и всю зелень из него вымыла! Чудо совершила. Можно было без закрытого гроба родне предъявить! Так что в профессию она врубалась, но, блять…
– С нами не сработалась, – с сожалением закончил Капустин.
– А почему? – спросил я.
Гапон хохотнул:
– Потому что лошица конченая! Работать девка умела, но болтала много… – Вдруг размашисто остановился. – Всё, дальше мне нельзя, сказал северный олень… – и протянул руку для прощания.
Огромная его пятерня оказалась рыхлой, точно наполненной ливером.
Он вдруг скосил взгляд, распластав подбородки. Выловил пальцами длинную и толстую нитку из прошитого крупными модными стежками воротника пальто.
– Володь, а дай-ка на секунду свой мачете-кибальчете. Ну, ножик выкидной…
Я протянул ему нож, Гапон щёлкнул и стал перепиливать зазвеневшую под туповатым клинком синтетическую нитку.
– Нихуя не режет! – заключил недовольно, возвращая раскрытый нож лезвием вперёд.
Стряхнул нитяную волосину с пальца:
– Короче… – тон его стал тусклым и барским. – Капустин разъяснит, что и как, порядок действий. Приступаешь к работе с завтрашнего дня.
– Конечно, Аркадий Зиновьевич, всё объясню, – с готовностью кивнул Капустин. – Проконсультирую…
– Да, ты известная женская консультация, – дребезжаще засмеялся Гапон. Потрепал Капустина за младенчески лысую щеку. – Потом в кабинет поднимешься…
– Почему женская? – безмятежно возразил Капустин. – Глупости…
– И телефон свой Капустину оставишь, – сказал мне Гапон.
– Может не оставлять! – прихмыкнул Иваныч. – У меня уже зафиксирован номерок.
– Завтра тебе перезвонит наш человечек…. Во-о-от такой, – Гапон показал пальцами шуточный огуречный размер. – Ну, человечек же! – пояснил. – Лилипутик… Ладно… – он сыто улыбнулся. Тяжёлые мясистые веки наплыли на глаза: – Бывай, босота фартовая!
Гапон, прихрамывая, пошагал обратно к крыльцу похоронного супермаркета. Я же побыстрее накинул капюшон толстовки, чтобы Капустин и Иваныч не увидели моих должно быть заалевших щёк. Прощальная фраза про фартовую босоту была из кинофильма “Кенты-Кореша”.
*****
Должно быть, от переизбытка впечатлений всё смешалось в моей голове, и вместо того, чтоб ехать к Алине на Ворошилова, я, как сомнамбула, пересел возле рынка в маршрутку, которой раньше ездил на Сортировочную.
Спохватившись через пару минут, хотел выйти, а потом решил, что так даже лучше. Во-первых, полью кустики алоэ, а во-вторых, прихвачу на всякий случай для завтрашней работы резиновую дубинку – ту, что подарил Валера Сёмин в приснопамятный, триумфальный мой вечер. Дубинку эту я закинул на антресоли, и она валялась среди жестянок с краской и тощих обойных рулонов; туда же несколько дней назад пристроил и лопату по имени “маша”. Я, честно говоря, и не вспомнил бы о сёминском подарке, если бы не озабоченные слова Капустина, что у агента из конкурирующих “Скорбей” имелся кастет. Дубинка показалась мне вполне эффективным ответом и не таким уголовным, как выкидной нож.
