Мне показалось, что это прозвучало исчерпывающе. Антон промолчал, и я бонусом кинул:
– Больше скажу: чем ближе к кладбищу, тем дальше от смерти!
Не успел я порадоваться, что так удачно ввернул Алинин умнячок, как Антон попросил:
– А поконкретнее можно?
Когда Алина мне всё это разжёвывала, то приводила в пример песню Гребенщикова “Елизавета”. Песня ещё нравилась Тупицыну, у которого в бардачке среди всяких “Пикников”, “Зоопарков”, “ДДТ” и прочего отечественного олдскула валялся и пиратский компакт с “Русским альбомом”.
Алина здорово объясняла. Я почти понял фишку про “молчание трупа и говорение смерти”, но кто-то ей позвонил, и она отвлеклась…
– Может, помнишь, у БГ был трэчок? – я решился. – Там строчка: “Делай что хочешь, но молчи, слова – это смерть”.
– Не, – сморгнул Антон. – Я другое слушаю.
– Не принципиально… – небрежно сказал я. – Вот жизнь бессмысленна, да? Но только пока смерть не придаст ей законченность, а стало быть, и смысл.
– С этого момента подробнее, – сказал Антон.
– Получается, смерть – вообще единственная возможность какого-то смысла.
– И?.. – вперился Антон.
– Мы же словами говорим! А они не просто бэ-мэ. В них содержится смысл и, соответственно, смерть, которую мы как бы допускаем в мир посредством разговора! Поэтому и поётся в песне: молчи, слова – это смысл, то есть смерть!..
Антон покачал головой:
– Не, ты другое сказал: чем ближе к кладбищу, тем дальше от смерти. Обоснуй!
От умственного напряжения у меня вскипели уши.
– Говорю же, смерть внутри любого смысла!
– И чё?..
– А труп – он как слово, утратившее значение. Смерть разыменовывает всё, к чему ни прикоснётся, помещает в смысловое добытие или небытие. Поэтому на кладбище не смерть, а остатки молчащих смыслов.
– И почти всегда тихо, – сказал Антон. Потом засмеялся: – Короче, понял. У тебя философия, а не некромантия. А я уж, признаться, подумал, что ты тоже из этих…
– Каких? – спросил я, отдуваясь, как после кросса.
– Они по-разному себя называют: смертоведы, смертолюбы, танатики.
– Впервые слышу! Кто такие?
– Разный народец на кладбище тусит. Как ты догадываешься, не только родственники усопших.
– А кто ещё?
– А то не знаешь? – он задорно, во все глаза, удивился. – Колдуны и колдовки, ведьмы и ведьмаки, чёртознаты, сатанисты, некроманты, вудуисты, язычники всех мастей. Ну и, конечно, шизики ещё всякие, извращенцы, повёрнутые на трупах, могилках, – он тонко, как девочка, захихикал. – Хотя вся эта пиздобратия, по большому счёту, шизики и извращенцы. Даже те, кто считают себя нормальными. Такого, бывает, насмотришься!..
– Колдовка – это от “колдырить”?
– От “колдовать”. Жаргон у них такой. Вы ж тоже вроде землекопами проходите по бухгалтерии, а сами себя называете “копари”. Где-то говорят “копщики”. Но суть-то одна: могильщики.
– Только что-то я никаких колдовок и некромантов тут не встречал, – заметил я.
– Ты без году неделя на кладбище, – резонно ответил Антон. – Вот ты в котором часу домой уходишь?
– Как могилу выкопаю, так и ухожу. Около половины пятого.
– Именно. А эти товарищи преимущественно ночные, как совы! Это ещё что. У нас до последнего времени было относительно тихо. А сейчас поприжали школоту на московских кладбищах, и они рванули в Подмосковье. Или в провинцию. Паломничество просто!
– И что ж они делают? Жертвоприношения устраивают? Поклоняются дьяволу?
– В том числе.
– А ты сам видел? – я невольно перешёл на полушёпот.
– Если лично не участвуешь в ритуале, то лучше не подглядывать, – произнёс Антон с важностью. – Не рекомендуется. Это как на сварку без защитных очков. Просто я в курсе, где что происходит.
– И прям реальные сатанисты?
– Они с разными сущностями взаимодействуют, не только с Сатаной. Хаос, астрал, демоны и бесы, мертвецы, лярвы…
– А лярвы – это что?
– Их колдуны сами создают для конкретных нужд. Допустим, натравить на жертву свою. Если после лярву не рассыпать, она продолжает жить, крепнет и обретает самостоятельную силу, имя.
– И что, прям каждую ночь шабаш творится?
– Не каждую. И почему шабаш-то? Просто обряды, ритуалы. На полнолуние у нас обычно аншлаг-аншлаг, хе-хе!.. У них же не дни недели, как у всех, а лунные сутки. По ним и ориентируются. Хотя и днём тоже наведываются. Пока светло, с могилок свечки собирают, печеньки, конфеты, водочку из стаканчиков сливают. Землицы кладбищенской, понятно, не забывают набрать. Ну, и попутно порчу наводят.
– Порчу? – я не поспевал.
– Ну да, на похоронах! Первое ж дело подложить что-то покойнику в гроб: фотографию или личную вещь.
– Свою?..
– Да нет же! – он вытаращился на мою вопиющую недогадливость. – Врага! Того, на которого наводят! Или, наоборот, стараются по-тихому стянуть что-то из гроба: венчик, образок. Прикидываются для всех дальними родственниками или знакомыми, а когда начинается прощание, они незаметно суют или же утаскивают, что им надо. – Заметив мой взгляд, спросил с удивлением: – Неужели тебя Юрец не предупреждал тщательно следить за этим?! Не позволять посторонним в гроб ничего подкладывать?!
– Разве только мамаш ловить, чтоб в могилу не кинулись на нервяке… А-а! Юра про каких-то “трагиков” рассказывал! Которые приходят порыдать на чужих похоронах. Не сектанты, а юмористы, в общем.
Антон мемекнул:
– Были такие, да. Но щас их нет, мода прошла.
Я озадачился:
– Про колдунов мне ни слова не говорили!
– Ну, а сам, что ли, не замечал, как странные типы возле гроба суетятся? Чаще бабы, чем мужики. Вроде и со всеми, но отдельно. Взгляд отводят, касаются всего левой рукой, если берут или кладут. Ну не поверю, что ни разу не видел!..
Ответить мне было нечего – хотя бы потому, что я ещё не присутствовал ни на одних похоронах.
– Да ладно тебе! – воскликнул я. – Все ж провожающие друг друга в лицо знают! Откуда там чужим взяться?
– Вовсе нет, – авторитетно возразил Антон. – Старика хоронят – одно дело. Там действительно родня – три калеки. Но молодые-то чаще мрут. Больше половины – наркоманы. У них знаешь какие тусовки? Ого-го! По пятьдесят – семьдесят человек приходит на похороны. Они дружные, торчки. И вот в такой толпе как плюнуть затеряться. А порча на трупе наркомана, – Антон даже выпятил челюсть для важности, – ну оч-ч-чень крепкая!
– Ты откуда это всё знаешь?
Антон, видимо, так увлёкся, что не услышал моего вопроса. Или просто решил не отвечать.
