У стены на диванчике безмятежно дрых босой человек в одежде, положив всклокоченную голову на подушку без наволочки. Ухо у спящего было воспалённо-малиновым, а стоптанная до белизны пятка казалась глиняной. Работающий телевизор ему совершенно не мешал.
В диван упирался низенький и длинный, как лавка, топчан. На обеденном столе из ржаной буханки торчал кухонный нож, стояли плошки “Доширака” с ложками и склянка кабачковой икры.
В комнате пахло табачным перегаром с оттенками пивного, а его предполагаемый источник мурлыкал в кресле, покачивая в такт песне ступнёй в шерстяном носке. Рядом с чёрным сланцем, похожим на какое-то земноводное существо, голубела жестянка “Балтики”.
Юра выразительно кашлянул. Кресло сразу заскрипело. Из него сначала выглянул, а затем целиком поднялся худощавый мужик. Я не смог определить, сколько ему лет – шестьдесят или сорок. Лицо было морщинистым и измождённым, но при этом лучилось внутренней гармонией, словно у китайского монаха. Редкие, пучками, волосы и борода могли быть как седыми, так и просто выцветшими. Одет он был в синие спортивные штаны и растянутый, в орнаментальных ромбах свитер на змейке.
Мужик расплылся в дырявой улыбке, потыкал большим пальцем в телевизор:
– Какой всё-таки Константин Аркадьевич Райкин артист великолепный! – пытаясь при этом попасть ногой в ускользающий сланец. – И поёт, и пляшет, и…
Юра потянул носом воздух:
– Штыняет хуже, чем в бомжатнике!
Мужик глубоко вздохнул, будто признал вину, а затем оживлённо подмигнул мне:
– Кто веселил народ в Советском Союзе? Райкин-отец, Райкин-сын и…
– Райкин Святой Дух, – поломал шутку Юра.
– Кх-хе-е! – хрипнул смешком мужик. – Райкин муж!.. Ну, Горбачёв, Михаил Сергеевич! Райкин муж! Муж Раисы Максимовны Горбачёвой.
– Оборжаться, блять, – процедил Юра. – Дядь Жора, а ты, оказывается, Адриано Петросяно! Я сколько раз просил не курить тут?!
Выцветший аж попятился.
– Никто и не курит! Это из лёгких, – он постучал по костлявой груди, – надышали. А курить исключительно на двор ходим.
– Проветривать, значит, надо! – Юра, сгоняя брови в кучу, перевёл взгляд на спящего. – А Сурен тут ночевал, что ли?
– Ну а как иначе, Юрочка? – сердобольно спросил дядя Жора. – Он же вчера до ночи с могилкой провозился, а маршрутки уже не ходили.
– Меньше бухать! – жёстко отрезал Юра. – И сразу сил прибавится!
– Целиком и полностью согласен! – с чувством воскликнул дядя Жора. – Но вчера на плиту опять налетели эту треклятую! Я сам Суренчику помогал, час долбили, пока расколотили!..
– Дядь Жора, я тебя выгоню отсюда, – сказал Юра, присаживаясь на стул. – Превратил рабочее помещение в цыганский притон!
– Ла-ла-ла-лай, – дядя Жора как-то очень естественно отвлёкся и подпел запрыгнувшему на запятки господской кареты Труффальдино. – Ла-лай-ла-ла…
– Как с водой поговорил! Спросил, блять, у ясеня! – Юра цапнул со стола пульт, вытянул руку, словно прицеливался из дуэльного пистолета. Телевизор выключился.
От навалившейся тишины неожиданно проснулся Сурен. Голова его оторвалась от подушки, он с испугом обернулся:
– Одыннадцать?!
– Нет, – успокоил его дядя Жора. – Десяти нет ещё.
– Уф-ф!.. Думал, проспал! – воскликнул Сурен. В речи его отчётливо слышался сокрушительный мандариновый акцент. Увидев Юру, он смутился и пригладил растрёпанные завитки. Затем похлопал на меня глазами: – Здрастэ…
Смуглому лысеющему Сурену навскидку было хорошо за сорок. На худом с тёмными подглазьями лице выделялись крутой бараний лоб, косматые брови и длинный с кавказской горбинкой нос. Впалые щёки поросли щетинистой проседью.
– Сурик, – с напускной усталостью сказал Юра, – здесь ведь не ночлежка.
Тот покаянно кивнул. Встал и, подвернув ступни, словно боялся наследить, косолапо проковылял через комнату к двери, где на подстеленной газете стояли его ботинки. Под футболкой на чуть сутулой спине ходуном ходили острые лопатки, похожие на обрубки крыльев. Тощие, жилистые руки с натруженными картофельного цвета ладонями производили впечатление предельно выносливых.
Сурен примостился на краешек табурета возле вешалки, вытащил носки из ботинок:
– Плыта опять попался… – оправдывался. Подумал и грустно добавил. – Бы-лять…
– Это какой участок? – Юра подошёл к двери, на которой был прикноплен лист с расписанием. На вколоченном повыше гвоздике болталась на шнурке шариковая ручка.
– Да трыцать щистой! Как в прощлый раз. Можищь проверить, там до сих пор слытки лежат, я их в сторону оставил…
– Что лежит, не понял?
– Слытки! Слыт-ки! – проговорил Сурен, ожесточённо артикулируя. – Куски! – вспомнил слово.
– Золота, надеюсь?
– Бэтона! Бэтона!..
– Ну да, тридцать шестой участок, – Юра приставил палец. – Умерший… Фио Паскевич А.В. Заказчик Паскевич Д.А. Похороны сегодня на одиннадцать тридцать…
– А в битовка, – печально продолжал Сурен, – потому что Альчик не любит, когда я домой совсем поздно, ругается на меня, вигоняет, что я пьяный.
– Какой, блять, мальчик, что ты несёшь? – ехидно поинтересовался Юра.
– Да нэ малчик! – воскликнул с искренней обидой Сурен. – Ал-ло-очи-ка-а! Алла моя!
Юра нарочито, с дрянными нотками, засмеялся, и я понял, что всё он прекрасно расслышал, просто хотел подразнить.
Хлопнула входная дверь. Через несколько секунд в комнату почти ввалился парень в кожаной куртке на овечьем меху и камуфляжных штанах, с подсохшими следами земли на коленях.
– Виктор, ёпт! – начальственным криком остановил его Юра. – Куда в гадах?!
Тот прянул назад. Придерживая дверь, стал разуваться.
– На завтра ещё двое добавились! – произнёс задорным тенористым голосом.
Оставив за порогом тяжёлые башмаки, парень вошёл, распространяя кислый дух носков. Они у него оказались белые, изрядно потемневшие на пальцах от вылинявшей обуви.
– Общий привет! – сказал он, после чего поздоровался сперва с Юрой, потом со мной, Суреном и дядей Жорой. Ладонь у него уже была заскорузлой, но без налитой мощи, как у Юры. Видимо, копал Витя не так давно.
Выглядел он на пару лет старше меня. Высокий, с крепкой конской шеей, которую он то и дело напрягал, так что из-за пазухи показывался крестик на короткой цепочке. Низкий лоб прикрывала липкая прядка волос – не случайная, а именно парикмахерская чёлка. Виски были аккуратно почти под ноль выстрижены, а на затылке вилась длинная гривка, только усиливающая сходство с конём. В левой мочке парня посвёркивала серьга – массивное серебряное колечко. Лицо было, пожалуй, симпатичным, но вопиюще простецким, так что все потуги на гламур за версту отдавали посёлком городского типа.
