Но вот в этом вихре лиц он снова ловил ее лицо. Ее? Все-таки ее… Конечно. Она одна была ему нужна сейчас. Все, что было близкого и родного, сосредоточилось сейчас в ее образе. И Алла Ивановна, которая вот только что прижимала к своей груди его голову и спасала от страданий, и Тимка, единственное его продолжение и надежда, — они были ее частью, он не мыслил их без нее. И он, действительно, потерял ее. Наверное, навсегда. Он сам сделал первый шаг, сам построил между ними стену. И об эту стену бился теперь в исступлении. А она… Там, за стеной, ее уже нет. Даже если он пробьет в кладке брешь, он уже не найдет там ее. Она покинула его навсегда.
Он открыл глаза. Рядом с его постелью сидела та, которую он искал. Маша Рокотова. Он хотел ей что-то сказать, но она покачала головой, молча и призывая молчать его. Им не нужны были слова. Всегда, а теперь — тем более.
Не говори ничего.
Я хочу сказать…
Не говори, я все знаю.
Ты здесь, со мной.
Я здесь, с тобой.
Я виноват перед тобой.
Нет, это я виновата.
Я не могу без тебя жить.
Ты будешь жить.
Без тебя?
Не говори ничего.
Она накрыла ладонью его холодную руку. Он вздохнул и закрыл глаза, тепло и сила, струившиеся из ее ладони, наполняли все его существо, проникали к самому сердцу. Он уснул. Уже без снов и тревог. Организм его справился с неведомым ядом. Ильдар Каримов пошел на поправку.
— Привет, пап! — обрадовался Тимур, когда Ильдар проснулся.
— Здорово, — прохрипел Каримов.
Губы пересохли и едва слушались, горло горело, словно в него недавно заливали расплавленный свинец. Слабость одолевала такая, что даже моргать было трудно. В остальном он чувствовал себя неплохо.
— Тим, я пить хочу.
— Бабушка! — закричал сын куда-то за открытую в коридор дверь. — Он пить хочет! Можно?
— И есть.
— И есть! Папа, какое счастье, что все обошлось! Мы так перепугались. Хорошо, что мама привезла из деревни эту бабу Ягу…
— Кого?
— Да старуху, которая сварила ту дрянь, что по ошибке тебе в чай налили.
— Тима, какую дрянь? Какой чай? Какая старуха?
— Ой, ты же ничего не знаешь, то есть не помнишь. Там, где ты со своим тестем встречался, тебе мамина подруга, тетя Вера, приворотное зелье в чай налила.
— Зачем?
— Она хотела не тебе, а твоему тестю. Она любит его, вот и… А чашки перепутала. Только бабка, которую мама привезла, сказала — не мог ты так этим зельем отравиться. Там вообще что-то безвредное было, она специально этой Вере дала, чтоб она якобы приворожила, успокоилась и в деревню вернулась. Бабка долго с врачом говорила. Тот сначала ее слушать не хотел, все кричал на нее, а потом увел в свой кабинет, сидел-сидел там с ней, закрывшись. Вышел, дал маме список и велел за лекарствами ехать, таких, говорит, в больнице нет. Она привезла, поставили капельницу, и тебе сразу стало лучше.
— А где мама?
— Мы ее отпустили. Она с тобой всю ночь просидела, пусть поспит.
— Я думал, она мне приснилась.
Вошла Алла Ивановна в белом халате, в руках — простая фаянсовая кружка.
— Ну-ка, Тима, подними кровать.
Тимур стал что-то крутить под матрасом. Изголовье кровати поднялось и приподняло Ильдара, он теперь полусидел. Алла Ивановна поила его с ложечки, как маленького, чем-то соленым.
— Пей, я знаю, это гадость, но тебе надо пополнять соли. Сейчас капельницу поставят. А Маша вечером клюквенный морс привезет. Давай, еще ложечку.
Он только открывал рот и глотал, но так устал даже от этого усилия, что стал, заваливаясь, сползать с поднятой подушки. Тимур подхватил его и опустил изголовье реанимационной кровати.
Алла Ивановна устроилась на стуле возле больного.
— Тебе сейчас надо много пить и спать, — сказала она Ильдару. — Тима, ты возьми в ординаторской в холодильнике банку с бульоном и сходи на кухню. Там такая толстая женщина, Катя, Екатерина, по-моему, Федоровна, попроси ее, пусть погреет.
Тимур ушел.
— Везде вы вхожи, — слабо улыбнулся Ильдар.
— Зубы-то у всех есть. И зубы эти имеют обыкновение регулярно болеть. А таких врачей, как я, мало.
— Таких, как вы, вообще нет. Вы одна.
Она смутилась, раскраснелась, потом махнула рукой и засмеялась.
— Ну тебя. Ты мне лучше скажи, что у тебя с Колей Сычевым случилось.
Она так называла всех, кто побывал у нее в стоматологическом кресле: Коля, Катя, Женя. С высоты своего возраста и дружеских отношений с пациентами.
— С Сычевым? — насторожился Ильдар и, чтобы скрыть волнение, потянулся к кружке.
Алла Ивановна снова терпеливо поила его с ложки, поддерживала голову, потом бережно опустила на подушку, помогла улечься поудобнее. Вопрос свой не повторила.
— А кто рассказал вам про Сычева? Тимур?
— Нет, не Тимур. Ты сам и рассказал.
— Я?
— Ты. Ты же бредил. Все время говорил. И такое, знаешь ли, говорил, уши вяли.
— Простите.
— Да ладно. Только, если ты его и вправду убить собрался, это ты зря.
— А я собрался? — осторожно спросил Ильдар.
— Как тебе сказать? Я ж не могу повторить, что ты собирался ему оторвать и куда это засунуть. Но выпустить кишки обещал, это точно.
— Да?
— Да. Вы же, вроде, друзья с ним. Он совсем недавно был у меня на приеме, все про тебя спрашивал.
— Когда? — Ильдар даже попытался подняться на кровати.
— А вот когда у тебя свадьбы была, помнишь? На следующий день он ко мне и приезжал, бедняга.
— Почему — бедняга?
— Он у меня лечился, еще раньше, месяца за два до того. И ведь даром, что человек серьезный, а трус ужасный. Как только боль прошла, он и пропал недолеченный. Накануне твоей свадьбы поехал на рыбалку на Костромские разливы в деревню Бухалово. Набухались с друзьями и полезли купаться. А там ключи холодные. У него на утро от этого недолеченного зуба — вот такенный отек! Температура под сорок, а он все водкой полоскал да мед прикладывал. На свадьбу к тебе, говорит, не попал. Куда же с кривой-то мордой? Даже позвонить поздравить не смог, так худо было. И ко мне прийти боялся, пока уж жена не заставила, сама его и привезла. Я с ним полтора часа провозилась. Он со страху чуть богу душу не отдал. Ой, не люблю его лечить. Он аж сереет весь, когда в кресло садится, я сразу стол с неотложкой придвигаю. Не дай бог, хватит инфаркт, проблем не оберешься.
— Подождите, — остановил ее Ильдар, — так он не пришел на свадьбу, потому что у него зуб болел?
