Начались бесконечные суды, директор обращался в правительство, в международные организации, на телевидение… И — ничего. Насколько я знаю, до сих пор ничего.
Я этого стресса не выдержала, начала хворать. И вроде бы ничего особенного, но беда не приходит одна: я простудилась, начался гайморит, врачи назначили прогревание, ФИЗО. Как раз накануне суда, где я была заявлена свидетелем, сбегала на сеанс, а медсестричка молоденькая, аппаратуру настроила неправильно. Лучи пересеклись в области вилочковой железы. Но это стало понятно потом… Потом, когда я уже лежала в больнице, когда меня из комы вывели.
Вот в тот момент и наступила для меня окончательная расплата. Я заболела редкой болезнью, прогерией, мой организм из-за ожога вилочковой железы стал стремительно стареть. Ураганно. Всего лишь за два года я превратилась из цветущей и сильной женщины в дряхлую и немощную старуху. Впрочем, вот, ты все видишь сама. Я так и умерла бы, если бы не мой муж. Умерла бы в сорок лет просто от старости. Но он уговорил своего старого преподавателя, академика Цацаниди, директора крупной клиники при Институте нейрохирургии мозга, взять меня на лечение в экспериментальную группу больных. Я пролежала там почти полгода. Перенесла несколько операций, тяжелый восстановительный период. Старение удалось остановить, но только остановить, а не повернуть вспять.
Я вернулась домой, готовилась к новым операциям, на этот раз пластическим. Хотела хоть чуть-чуть выглядеть моложе и не пугать своей внешностью знакомых. Я хотела еще помочь своему директору в судах, мы надеялись все-таки отстоять наш научный центр. Муж мой, правда, был против того, чтобы я работала, а уж тем более участвовала в этих судах.
— Ты все-таки участвовала? — спросила Вера. — Вы выиграли?
— Я не участвовала. И центр не удалось вернуть. Мое присутствие на суде ничего бы не изменило, теперь-то я это понимаю. Тот концерн, который нас захватил, — это не просто отчаянные рейдеры, дерущиеся за кусок пирога, от которого не успели откусить при первой приватизации. Это стоголовая гидра, пожирающая крупные и успешные фирмы и учреждения совершенно определенного профиля. Это рейдеры медицины, фармакологии и медицинского приборостроения. Их интересуют не столько деньги и имущество, сколько разработки, уникальное оборудование и налаженный технологический процесс. У них везде крыша и везде поддержка. Под них создаются законы и программы на самом высоком уровне. И, я уверена, у этого концерна четкие и далеко идущие планы.
— Да, теперь я понимаю, почему ты отказалась участвовать в суде: что бы ты ни сказала, им было бы как слону дробина.
Ядвига покачала головой.
— Не в этом было дело. Сережку, мужа моего, убили.
— Они?!
— Нет, ну что ты. Нет, конечно. Все так глупо, так… — она тяжело вздохнула и утерла сморщенной ладошкой слезы, заблестевшие в морщинах темных век. — Он шел со смены под Новый год. Мы еще радовались, что дежурство не выпало на ночь, а закончилось в восемь вечера. Его убили какие-то отморозки, ограбили и бросили между железными гаражами. Он там пролежал… Его нашли только второго января. Не милиция даже. Друзья нашли. Они ведь искали. А в милиции говорили: сбежал мужик от такой-то старухи.
Она заплакала, вытирая слезы и крючковатый нос концом передника, а Вера не знала, как ее утешить. Но Ядвига собралась с силами и успокоилась сама, глотнула остывшего чаю из своей чашки.
— Вот когда я похоронила Сережку, я так же, как ты, поехала умирать. То ли на родину меня потянуло, то ли видеть никого не хотела, но точно знала, куда должна ехать: в Травкино. Моей-то бабушки дом давно сгорел, но я решила, что уж какой-нибудь брошенный точно найду. Но в Травкино ничего подходящего не оказалось. В селе мне и посоветовали сходить сюда, в Тишино.
— Так это Тишино? — удивилась Вера. Она помнила эту деревню большой и людной. Хотя это было давным-давно, еще в детстве.
— Тишино, — подтвердила Ядвига.
— Но ведь оно рядом совсем! А мы шли сюда так долго.
— Так потому тут никто и не живет: дорога-то от Травкина совсем в трясину ушла, там теперь непролазное болото, только через лес и можно добраться.
— Я видела, сюда на машине человек приезжал, — не унималась Вера.
— Приезжал. Только это издалека, с того конца, со стороны Москвы едут, через Покровское. Да и там не во всякую погоду проедешь. Ко мне чаще пешком идут. Мальчишки травкинские через лес провожают.
— А… зачем к тебе идут?
Ядвига усмехнулась:
— Так я ж баба Яга! Затем и идут.
— Посмотреть?
— Вот еще! — рассердилась она. — Чего на меня смотреть? За травами идут. За лечением, за лекарством.
— Так ты травница?
— И травница тоже. Это, между прочим, у нас в роду. Знаешь, почему село наше называется Травкино, а род у нас — Травниковы?
— Нет.
— Нет? Неужели тебя бабушка твоя никогда травяным чаем не поила?
— Поила! — воскликнула Вера, и вспомнила бабушкины чаи, отвары и настои. Но ей и в голову не могло прийти…
— Все наши прабабки и прадеды тут жили и травы собирали. И такие, я тебе скажу, секреты знали, каких я, профессор и доктор наук, со всеми своими академическими образованиями никогда не постигну. Только то, что от бабушки с детства помню, но это так, мелочи. Эх, знала бы, как жизнь обернется, днями и ночами бы за ней записывала.
Вера тоже помнила, как ее бабушка, родная сестра Ядвигиной, все время ходила в лес, собирала, потом сушила, терла, варила какие-то цветы, корешки и травки. Даже тогда, когда Верины родители перевезли ее в город, бабушка все равно часто ездила в Травкино. Даже если плохо себя чувствовала, все равно рвалась туда, чтобы успеть «в пору», и переубедить ее было просто невозможно. И тогда с нею ездил папа, а потом — Вера.
— Тут и сейчас многие, как они говорят, «пользуют». Тетка Шура вот, Афутина, соседка ваша… А в этот дом меня вообще сам Бог привел. Мне его тетка Шура и показала, он, говорит, покрепче, другие гнилые совсем.
Только я тут обосновалась, тащится какая-то тетка с ребенком и начинает у меня на крыльце рыдать, что у нее «дите помирает, спасу нет», ну и так далее в том же духе. Я ее гоню, говорю, что вы ко мне-то пришли? Идите к врачу, в больницу. А она не уходит ни в какую. Вы, говорит, всем помогаете, всех лечите, а нас гоните. Плюнула я, ребенка осмотрела. Ничего особенного, аллергический дерматит. Сказала, что попить, в каких травах купать, и восвояси отправила.
На следующий же день еще двое приперлись. Сначала мужик, потом бабка. У мужика половая слабость, я ему тоже кое-что посоветовала. А бабка-то мне глаза и открыла: оказывается, здесь всегда травница жила, древняя старуха, всех лечила. К ней и из села посылали, когда сами помочь не могли. Травница эта год назад пропала, ушла в лес за травами, да и не вернулась. Сельские думали, в болоте сгинула или волки сожрали. Так вот, я, оказывается, очень на нее похожа. Представляешь, как я «обрадовалась»? В свои сорок с небольшим лет я так похожа на древнюю старуху, деревенскую ведьму, что меня за нее и приняли. Я ведь никому, кроме Афутиной, не сказала, кто я такая. Мне теперь кажется, что не случайно она меня в этот дом привела, знала, что тут мне спокойно помереть не дадут. Люди идут просто косяком, редкий день выдастся, чтобы никто не явился.
