Шелестов и Коган, подсвечивая себе фонариками, подошли к плетню. На них сразу же с громким лаем бросилась цепная овчарка.
– Тьфу ты! Принесло тебя, – прохрипел Коган.
– Отходим, – приказал Шелестов.
Отошли.
– И что дальше? – спросил капитан.
– У тебя из жратвы ничего нет?
– Сухари. Две пачки. Это «НЗ», постоянно со мной.
– Брось овчарке.
– Она сожрет и опять залает, еще хозяев поднимет.
– Но не убивать же ее, с потрохами себя выдадим!
– Ладно попробую, но вряд ли. Дворняга повелась бы, а овчарка… Хотя, и овчарки разные бывают.
Они опять подошли к забору. Пес сердито зарычал.
– Ну чего ты? Хорошая же собака, а лаешь? Я же не лезу на твой участок.
Пес склонил набок голову, казалось, что слушает капитана. Но стоило Когану сделать движение, собака снова зарычала, уже совсем грозно.
– Ну вот – на тебе. На него сухари тратишь, а он еще рычит.
Коган бросил второй сухарь. Овчарка поймала его на лету, клацнула острыми зубами и вопросительно уставилась на незнакомца.
– Позавтракала, псина?
В ответ последовало тихое рычание. Стало ясно: спокойно работать возле плетня овчарка не даст.
Скрипнула дверь, послышался молодой женский голос:
– Буран! Ты чего?
Пес вильнул хвостом – это был хороший знак. Собака, виляющая хвостом, настроена миролюбиво. Хуже, когда хвост неподвижно висит. Тогда можно ожидать от собаки все, что угодно.
К плетню подошла женщина, закутанная в платок:
– Ну ты чего, Буран? Чужой?
Пес вилял хвостом.
– Нет, кошаки, наверное. Молчи, а то разбудишь соседей.
Женщина внимательно осмотрела тропинку за плетнем, прислушалась, затем взяв овчарку за ошейник, пошла с ним к городьбе внутреннего двора.
Коган облегченно вздохнул, вытер платком вспотевший лоб. Обернулся. Шелестов показал ему большой палец. Пес еще раз тявкнул из-за внутренней ограды и замолк. Замолчали и соседские собаки.
Шелестов приказал:
– Осматриваем местность от берега до начала этого участка, особенно у калитки. Ты справа, я слева. Сходимся у калитки.
– Понял!
Но как тщательно они ни искали, ничего не нашли. Потом перешли к соседнему участку справа – опять ничего, то же самое и слева.
– Похоже, кто-то тут хорошенько прибрался, – проговорил Коган.
– Но Маханов где-то здесь, в одной из этих хат.
– И чего? Не обходить же их?
– Узнаем, кто живет в этих хатах, Анастасия должна знать. Уходим.
Как только офицеры ушли, из-за старой яблони показалась женская фигура. Клавдия слышала, о чем говорили незнакомцы. Она, не мешкая, бросилась в хату.
Маханов три дня пролежал без сознания. То его бросало в жар, то тряс холод. Местная повитуха приносила свои снадобья, но они не помогали. Хорошо, что рука гнить не начала. Бабка обработала ее спиртом и крепко перевязала бинтом.
Ко 2-му числу Маханов мог уже ходить. Он спал с Клавдией, и, как ни странно, совесть его не мучила. С ней было хорошо, все по-простому, не надо никакой игры. В Москве с Тамарой было иначе. Иногда Николаю казалось, что она вышла за него замуж только по настоянию отца, прознавшего, чем занимается молодой человек и просчитавшего выгоду от этого брака. Странно еще, что Тамара напрочь не хотела детей.
Род прежних занятий Клавдии, и это тоже было удивительно, совершенно не смущал Николая. Возможно потому, что она давала ему в постели то, чего он никогда ни от кого не получал. Ну, были у нее мужики, а почему бы им не быть? Женщина молодая, в самом соку, ей без ласки нельзя – болеть будет. Да и где те мужики? Важно, что Клава не бросила его в нынешнем состоянии, притащила к себе, выходила. С ложки, бывало, кормила. Стала бы так Тамара? Вряд ли. Она тут же бы ушла от немощного и уже не имеющего ценности мужа. Бросила, чтобы не дай бог, себе не навредить.
Николай все более стал замечать за собой, что обращается к Богу, хотя считал себя убежденным атеистом. Многое в его мировоззрении изменила Клава всего за несколько дней, слишком многое, чтобы вот так легко расстаться с ней.
Той ночью она встала с кровати, заслышав лай Бурана:
– Чужие, что ли, объявились?
– Да мало ли кто ходит возле берега? Может, рыбаки?
– Сейчас никто не ловит, не до того. Ты лежи, а я посмотрю. А то еще прибьют Бурана сдуру. А может, это за тобой?
– Кто?
– Ну, кто все время гонялся… Ведь было же такое?
Маханов не помнил, как рассказал о себе правду. В таком состоянии был – до конца не осознавал, что делает.
Клавдия, завернувшись в старый пуховый платок, бесшумно вышла в сени.
Вернулась минут через двадцать, растерянная, испуганная:
– Тебя, Коля, ищут! Такие вот дела.
– Кто? – приподнялся он на кровати.
– Двое их. Смотрели тропу от берега до плетня, хорошо, я до того убралась там: кровь-то осталась и у реки, и у калитки. Ничего не нашли, но один сказал: «Маханов где-то здесь».
– Значит, они точно не знают, что я у тебя?
– Нет, но долго ли узнать?
– Кто же это может быть? Диверсанты? Те бы так тихо не действовали. Ломанулись бы в хату. А эти, вишь, отошли. Может, кто из Москвы?
– И как бы они здесь оказались?
– Могло начальство послать.
– Тогда они обошли бы с милицией все дворы. Перекрыли бы выходы с огородов.
– Тоже верно. Непонятно.
– Надо тебе переселяться, Коля. И сегодня же.
– Интересно, куда?
– Да я вот думаю…
Она морщила лобик и от этого казалась такой беззащитной в этом безжалостном мире. Думала недолго:
– Придется идти к бабке Варваре. Больше некуда. Ее хоть режь на куски – не выдаст. Только ей заплатить надо.
– У меня нет денег.
– У меня есть. Кое-чего накопила, ты же знаешь, чем я занималась…
– Не смей мне об этом говорить. Забудь. Ничего такого не было.
Она улыбнулась:
– Ты хороший, и мне с тобой так легко, светло, будто и не я это, а другая – чистая да молодая.
– Прекрати, я сказал.
– Прости, больше не буду. Тебе надо одеться. А я пока сбегаю к бабке Варваре.
Маханов вопросительно посмотрел на нее:
– А если за хатой следят?
– Бурана с собой возьму – если что, голос подаст.
