Отец Григорий кивнул:
– Так и есть!
Он сделал по комнате круг и остановился возле узкого окна, глядя на улицу. На миг его брови приподнялись, затем нахмурились.
Я подошел к окну и уставился на улицу, но не увидел никого подозрительного: по дорожке шла семья из трех человек, включая девочку лет семи, за ними двигалась престарелая пара, женщина опиралась на белую трость. Вдоль ограды промчался велосипедист в шлеме и с рюкзаком на спине.
– В чем дело? – спросил я, повернувшись к священнику.
– Что?
– Увидели кого-то?
– Нет-нет. Просто собираюсь с мыслями.
Я снова посмотрел в окно, однако, кроме толстого мужика, только что вошедшего в ворота и шагающего с тяжелой одышкой, никого не увидел.
– Ладно, зачем вы хотели меня видеть? – Я подошел к простому деревянному стулу и сел.
– Вы сказали, что если я вспомню что-нибудь полезное, то должен связаться с полицией.
– Именно. – Я кивнул. – Ну, и?
Отец Григорий отошел от окна и сел чуть левее меня, положив правую руку на стол. На запястье у него были намотаны деревянные четки.
– Вчера вечером, перед самым закрытием, в церковь пришел человек, – заговорил священник шепотом.
Мне пришлось податься чуть вперед, чтобы слышать, что он говорит.
– Он сказал, что хочет исповедоваться, причем непременно у меня. Его провели к аналою, а затем отправились за мной. Когда я пришел, человек ждал меня, стоя лицом к выходу. Я окликнул его, и он повернулся. – Отец Григорий остановился, чтобы перевести дух. Мне почему-то представился незнакомец с кровавым месивом вместо лица, а затем – маска-череп, нанесенная черным и белым гримом.
– И что? – нетерпеливо спросил я, тоже понизив голос, хотя и не до шепота.
– Его лицо… было закрыто бинтами!
– Бинтами? – тупо переспросил я.
Этого я никак не ожидал услышать.
– Именно! – Священник мелко закивал и почему-то опасливо огляделся, хотя в комнате, кроме нас, никого быть не могло.
– Чистыми? – спросил я, оправившись от неожиданности.
– В каком смысле, сын мой? – на этот раз удивился отец Григорий.
– Они не были пропитаны кровью?
– О, нет! Обычные бинты. Наверное, бедняга попал в автокатастрофу или обгорел. Ну, или побывал у пластического хирурга. – При этих словах священник почему-то перекрестился.
– Что он хотел? Исповедаться?
– Да, оказалось, что человек действительно желает покаяться в грехах. Я спросил, является ли он православным, узнал его имя и надел ему на голову епитрахиль. Далее последовала исповедь.
Я сидел, ожидая продолжения рассказа, но отец Григорий явно не желал больше ничего говорить.
– Надо так понимать, что нарушить таинство исповеди вы не собираетесь, – проговорил я наконец.
Священник кивнул.
– Но обратить мое внимание на этого человека по причине, назвать которую вы не имеете права, вы сочли нужным? – продолжал я, внимательно глядя на отца Григория.
Приходилось очень тщательно подбирать слова.
Последовал еще один молчаливый кивок.
– Могу я хотя бы задать вопросы о внешности этого человека?
– Да, сын мой, но повторяю, что он был в бинтах, так что… – Отец Григорий развел руками с видимым сожалением.
– Хорошо, давайте попробуем. Это был мужчина или женщина?
– Мужчина.
– Откуда такая уверенность?
– Во-первых, фигура, хотя… – Священник задумался. – Нет, тут, наверное, я не могу ничего утверждать наверняка, потому что человек этот был в свободной одежде. Размера на два большей, чем нужно, кроме того, мне кажется, под ней было надето что-то еще.
Я кивнул: приходивший на исповедь постарался скрыть свои физические параметры.
– А голос?
– Трудно сказать наверняка. Из-за бинтов он звучал глуховато, да и человек говорил шепотом.
– Тогда почему вы так уверены, что это был мужчина?
– Он снял головной убор, войдя в церковь.
Ну, конечно! Молодец, священник, наблюдательный. Все бы свидетели были такими. Жаль только, что он связан тайной исповеди.
– Какой убор? – уточнил я.
– Что?
– Ну, какая у него была шапка?
– Никакой. – Отец Григорий смутился. – Я не совсем правильно выразился. Человек ничего не снимал, он не надел платок. Находился в церкви с непокрытой головой, как полагается мужчине.
– Хм. Ладно, допустим. А цвет волос, длина? Глаза? Руки?
– Волос было не видно из-за бинтов. На цвет глаз я внимания не обратил: было темновато, да и он смотрел в основном в пол. Руки… тоже не знаю. Мне очень жаль.
– Одежду описать можете? Кроме того, что она была ему велика. Обувь?
– Все черное. Спортивные штаны и куртка, возможно, даже костюм, хотя я не разглядывал. Куртка была застегнута под горло. На ногах – черные кроссовки без маркировки.
– Что, даже логотипа не было? – удивился я.
Отец Григорий покачал головой:
– Ничего. Впрочем, я не разглядывал.
Я вздохнул. Кажется, я поторопился мысленно похвалить священника как свидетеля.
– Как он прибыл к церкви, не знаете случайно?
– На машине.
– Серьезно? – Я оживился. – Какой?
– Белый «Ниссан». Номер не видел, автомобиль стоял далеко.
– Понимаю. А модель?
– Не разбираюсь.
– Но марку-то вы определили.
Священник развел руками:
– Не я, а отец Арсений. Я его спросил, что это за машина, и он ответил.
– И где он сейчас?
– Скоро репетиция хора, так что, думаю, где-то поблизости.
– Нельзя ли его найти и узнать, какой модели был «Ниссан»?
– Можно. – Отец Григорий поднялся. – Подождите здесь, сын мой.
Он ушел, но через десять минут вернулся, держа в руке какой-то конверт. Вид у него был растерянный и возмущенный.
– Ну, как? – спросил я. – Выяснили насчет машины?
– Да, – отрывисто бросил отец Григорий, не садясь. – Это был «Патрол». Кажется, так.
Я быстро записал это в свой блокнот и поднялся.
– Не торопитесь, – проговорил священник, протягивая мне конверт. – Это вам.
– Мне?
– На нем ваша фамилия. Вы ведь Самсонов?
– Ну, да. Откуда оно взялось? – Я взял письмо.
