– Значит, следующая жертва – она!
– Да объясни ты толком! – не выдержал лейтенант. – Я ничего не понимаю! С какого перепуга она вдруг стала жертвой, если мы сюда летели спасать ее покойного муженька?
– Ты прав, я ошибся. Только совсем немного. Та трава, которую Полтавин нашел в бассейне, – «Рука Марии», указывает на имя, а «Паганини» – язычник – на фамилию. Получается Мария Языкова. К тому же любимую скрипку Паганини называли его вдовой, понимаешь?
– Нет, ну так, конечно, все сходится, – медленно проговорил Димитров, – только жена Языкова вряд ли имеет отношение к школе. Или, по-твоему, убийца решил пройтись по родственникам бывших сотрудников?
– Ну, во-первых, он может стремиться с ней рассчитаться за грехи мужа, а во-вторых, имеет ли она отношение к школе, как раз сейчас мы и будем выяснять. Так что пошли в дом. А своих архаровцев, когда проснутся, поставь так, чтобы им было видно всех, кто попытается проникнуть в дом. Пусть хватают любого и волокут ко мне.
Димитров тяжело вздохнул и нехотя поплелся за мной.
– Пока мы здесь, отправь одного из оперов со списком в отдел проверить документы, – сказал я по дороге. – Потом пусть возвращается.
Димитров усмехнулся:
– Чтобы знать, кого ждем?
– Может быть.
– Представляю, что сейчас будет.
– В смысле?
– Когда мы скажем вдове, что с нее хотят снять лицо. И сожрать его.
– Обойдемся без подробностей. Истерика нам тут не нужна. И пусть уберут машины со двора. – Я протянул Димитрову ключи от «Олдсмобиля».
– Думаешь, убийца не наблюдает за домом?
– Надеюсь, что нет.
– Это было бы глупо с его стороны.
– Должен же он однажды проколоться.
Димитров усмехнулся:
– Не вижу причин. До сих пор он нас опережал.
– Но Языкова жива, а мы здесь, – возразил я.
– И это, по правде говоря, странно.
Мы поднялись на крыльцо, и лейтенант позвонил.
– Думаешь взять его на живца?
– Надеюсь.
– А Языкова согласится?
– А мы не будем спрашивать. Скажем, что просто будем ее охранять.
– Он не полезет сюда. Тут слишком хорошо все охраняется, да еще мы. Наверняка заметит кого-нибудь постороннего.
– Во всяком случае, сохраним вдове жизнь.
Дверь открылась, и я увидел на пороге женщину лет шестидесяти в белом спортивном костюме и теннисных туфлях. В руке она держала ракетку.
– Снова вы? – Она удивленно взглянула на Димитрова.
– Старший лейтенант Самсонов, – проговорил я. – Вы хотите поиграть?
– Ну да. Ваши коллеги вроде собирались уходить. – В ее голосе были вопросительные интонации.
– Кое-что изменилось. Нам лучше поговорить об этом внутри.
– Ну, ладно, заходите.
– Найди оперов, – сказал я Димитрову. – Помнишь, что они должны делать?
– Помню, помню! – проворчал тот, выходя из холла налево.
– Простите, Мария Семеновна, но у меня для вас не очень приятные новости, – сказал я, когда мы с Языковой остались вдвоем.
– Давайте пройдем в гостиную, – отозвалась та, показав себе за спину ракеткой. – Терпеть не могу что-то делать на ходу.
Волосы у нее были аккуратно пострижены и уложены, косметики было минимум, да и та не бросалась в глаза. Женщина со вкусом.
Мы двинулись через холл и оказались в большой восьмиугольной комнате, обшитой резными дубовыми панелями. На стенах висели картины в багетных рамах – морские пейзажи с кораблями и без, в спокойную погоду и в бурю. Возле венецианских окон стояли пальмы в керамических кадках с каким-то африканским узором.
Языкова села в ротанговое кресло, я расположился на диванчике.
– Курите, если хотите, – предложила хозяйка.
– Нет, спасибо. Я не курю.
– Ваше счастье. – Она коротко улыбнулась. – А я вот дымлю как паровоз. Так вы сказали, что хотите мне сообщить что-то неприятное.
– Да. Дело в том, что я расследую убийства учителей, работавших в школе, где ваш покойный супруг тринадцать лет назад был завхозом.
Языкова нахмурилась. Брови у нее были выщипаны и подведены перманентом.
– Это было так давно, – сказала она.
– Да, и тем не менее кто-то собирается с ним расквитаться.
Брови у женщины приподнялись, изогнувшись двумя домиками.
– Каким образом? Он же умер!
– В том-то и дело. Ваш муж умер, но ненависть к нему осталась. И некто… собирается потребовать долг с… – Я замолчал, не зная, как выразиться.
– С меня, что ли? – пришла мне на помощь Языкова.
– У нас есть основания считать, что да.
Женщина медленно положила ракетку на пол и подалась вперед, глядя мне прямо в глаза.
– Знаете, лейтенант, в таком случае мне бы очень хотелось знать, какие есть основания. Надеюсь, вы понимаете мое любопытство?
– Безусловно.
Я надеялся, что мы обойдемся без подробностей, но было ясно, что Языкова из тех людей, которые хотят во что бы то ни стало знать, что их ждет и почему. Мне придется убедить ее в том, что ей действительно грозит опасность, иначе она вполне может выставить нас на улицу.
– Позвольте, я начну сначала.
Языкова откинулась на спинку кресла.
– Хотите кофе? – предложила она. – Я так понимаю, мы все тут застряли надолго, так что почему бы не подкрепиться? Может, бутерброды?
– С удовольствием.
– Дайте мне пять минут. – Она поднялась и направилась к двери. – Надеюсь, меня не будут убивать прямо сейчас?
– Надеюсь, что нет.
Языкова вышла, а я остался в шикарной гостиной.
Здесь пахло апельсинами – они лежали в корзине на журнальном столике – и пионами – их красные и белые бутоны слегка покачивались за приоткрытым окном. На улице начался дождь: мелкие капли оседали на стекла. До меня донесся звук моторов – это опера убирали автомобили от ограды.
Языкова вернулась с подносом в руках.
– Черный или с молоком? – спросила она, расставляя на столике чашки и прочие приборы.
– Черный. Две ложки сахара.
Языкова придвинула мне мою чашку, сама села в кресло, достала пачку «Давидофф» и серебряную зажигалку.
– Я вас слушаю. Как и обещали – с самого начала.
– Предупреждаю, рассказ не самый приятный.
Языкова зажала сигарету крепкими белыми зубами (наверняка искусственными) и щелкнула зажигалкой.
