Как только ноги губернатора коснулись африканской земли, прогремел пушечный салют: клубы белого дыма вырвались из амбразуры в верхней части южного редута крепости. Оглушительное эхо так напугало нового представителя компании, что он подпрыгнул на целый фут и чуть не потерял шляпу с плюмажем.
Губернатор Клейнханс, бесконечно радуясь тому, что прибыл наконец тот, кто сменит его в должности, тоже вышел на берег, навстречу ван де Вельде. Командир гарнизона, не менее страстно желавший отряхнуть наконец со своих ног африканскую пыль и передать дела Шредеру, стоял на парапете крепости, направив подзорную трубу на прибывших сановников.
У пляжа стояла в ожидании правительственная карета, запряженная шестеркой прекрасных серых лошадей. Губернатор Клейнханс, прибывший верхом, спешился, чтобы приветствовать всех, но не забывал придерживать шляпу, чтобы ее не сорвало ветром. Почетный караул гарнизона выстроился вокруг кареты. У воды собрался местный люд – несколько сотен мужчин, женщин и детей. Каждый житель колонии, способный ходить на своих двоих или хотя бы ползать, явился сюда, чтобы увидеть губернатора ван де Вельде, который с трудом шагал по сыпучему песку.
Когда он наконец добрался до твердой почвы, перевел дыхание и вернул себе достоинство, он ответил на приветствие губернатора Клейнханса. Они пожали труд другу руки под радостные возгласы и аплодисменты работников компании, свободных бюргеров и рабов, собравшихся поглазеть на прибытие важной персоны.
Военный эскорт взял на караул, оркестр воодушевленно заиграл патриотическую мелодию. Музыка завершилась звоном медных тарелок и барабанным боем. Губернаторы обнялись, поддавшись порыву, – Клейнханс ощущал восторг оттого, что волен вернуться в Амстердам, а ван де Вельде был вне себя от радости, что благополучно избавился наконец от пиратов, не погиб при шторме и теперь под его ногами снова была голландская земля, пусть и в Африке.
Пока Сэм Боуэлс с товарищами вытаскивали из рабского трюма трупы и бросали за борт, Хэл сидел на корточках в ряду пленников и издали наблюдал за тем, как Катинка садится в карету; под одну руку ее поддерживал губернатор Клейнханс, под другую – полковник Шредер.
Сердце Хэла разрывалось от любви к ней, и он прошептал Дэниелу и Эболи:
– Разве она не самая прекрасная леди в мире? Она использует свое влияние, чтобы помочь нам. Теперь, когда у ее мужа вся власть в руках, она убедит его обойтись с нами справедливо.
Оба здоровяка не ответили ему, но переглянулись меж собой. Дэниел усмехнулся щербатой улыбкой, а Эболи закатил глаза к небу.
Когда Катинка устроилась на обитых кожей сиденьях, в карету залез ее муж. Под его весом экипаж покачнулся. И как только он надежно уселся рядом с женой, оркестр заиграл бодрый марш, эскорт взял мушкеты на плечо и зашагал следом. Это было волнующее зрелище: зеленые мундиры, белые перевязи, блестящие оружейные стволы…
Процессия потянулась через открытый плац к форту, а впереди и вокруг кареты бежала толпа.
– Прощайте, джентльмены! Мне доставила большое удовольствие привилегия доставить вас сюда на борту. – Буззард в ироническом салюте коснулся полей шляпы, глядя на сэра Фрэнсиса, который с трудом тащился по палубе, волоча за собой цепи и ведя своих людей к трапу, чтобы спуститься в лодку у борта «Чайки».
Такое множество мужчин в цепях оказалось слишком тяжелым грузом для суденышка, и оно погрузилось почти до краев борта, отходя от «Чайки».
Сидевшие на веслах люди изо всех сил старались удержать лодку на правильном курсе, борясь с волнами, набегавшими на берег. Но одна из волн повыше ударила лодку в борт. Лодка перевернулась на глубине в четыре фута. Матросы и пассажиры оказались в пенистой воде, а перевернутую лодку понесло на песок.
Задыхаясь и кашляя, выплевывая морскую воду, пленники все же сумели вытащить друг друга из прибоя. Каким-то чудом ни один из них не захлебнулся, но усилие лишило их остатков сил. Когда солдаты из крепости подняли их на ноги и, толкая прикладами мушкетов, с бранью погнали по пляжу, с них ручьями текла вода на белый, как сахар, песок.
Видя, что правительственная карета благополучно въехала в ворота форта, толпа ринулась обратно к берегу, чтобы поразвлечься зрелищем несчастных. Пленных рассматривали так, словно они были выставленным на продажу скотом; никто не сдерживал смеха, бросая грубые и непристойные замечания.
– По мне, так эти английские пираты больше похожи на цыган и попрошаек!
– Я приберегу свои гульдены. Не стану торговаться, когда их выставят на продажу.
– Пиратов не продают, их сжигают!
– Ну, по крайней мере доставят нам забаву. Здесь со времен восстания рабов не было хорошей казни.
– Эй, смотри, Ян Стадиг идет, будет за ними присматривать. Ручаюсь, он этим корсарам преподаст парочку хороших уроков!
Хэл посмотрел в ту сторону, куда показывал говоривший, и увидел высокого бюргера в темной грубой одежде и пуританской шляпе, на голову возвышавшегося над толпой. Бюргер глянул на Хэла светлыми желтыми глазами, лишенными выражения.
– Что ты думаешь об этих красавчиках, Ян Стадиг? Сумеешь заставить их спеть песенку для нас?
Хэл ощутил, что этот человек вызывает у толпы отвращение и в то же время зачаровывает людей. Никто не подходил к нему слишком близко, и все смотрели на него так, что Хэл инстинктивно понял: это и есть тот самый палач, насчет которого его предупреждали. Когда юноша заглянул в эти поблекшие глаза, у него по коже побежали мурашки.
– Как ты думаешь, почему его называют Неторопливым Яном? – спросил он Эболи краем рта.
– Будем надеяться, что никогда этого не узнаем, – ответил Эболи, когда они прошли мимо высокой, похожей на мертвеца фигуры.
Маленькие мальчишки, темнокожие и белые, приплясывали позади колонны скованных мужчин, насмехаясь и бросая в них камешки и комья грязи из открытых сточных канав, уносивших городские нечистоты к морю. Поощренные их примером, несколько бездомных собак принялись хватать людей за пятки. Взрослые в толпе, принаряженные в лучшую одежду ради такого необычного случая, хохотали над проделками детей. Несколько женщин, содрогаясь, поднесли к носам душистые саше с сухими травами, когда почуяли запах оборванных пленников.
– Ох! Что за ужасные твари!
– Вы только гляньте на эти жестокие и дикие лица!
– Я слыхала, что негров они кормят человеческой плотью!
Эболи скривился и выкатил глаза, уставившись на болтушек. Татуировки на его щеках отчетливо виднелись на солнце, огромные белые зубы обнажились в устрашающей ухмылке. Женщины взвизгнули от восхищения и ужаса, а их маленькие дочери уткнулись лицами в материнские юбки.
Позади этой толпы, держась в стороне от важных персон и не принимая участия в забаве поддразнивания пленных, тоже стояли мужчины и женщины; Хэл предположил, что это, должно быть, домашние рабы бюргеров. Рабы, африканцы и люди с Востока, различались по цвету кожи – от антрацитового черного до янтарного и золотистого. Большинство из них были одеты в старую одежду своих хозяев, хотя на некоторых хорошеньких женщинах красовались яркие платья, что отмечало их как фавориток владельцев.
