А тело сэра Фрэнсиса Кортни было обезглавлено и аккуратно четвертовано. Неторопливый Ян пользовался большим мясницким ножом, чтобы разрубать крупные кости. Эболи снял голову с копья, на которое она была надета, и, завернув ее в чистую белую ткань, положил в седельную сумку, принесенную с собой.
Потом он собрал остальные части тела. Местные собаки растащили часть мелких костей, но даже в темноте Эболи сумел собрать все то, что осталось. Закрыв клапан кожаной сумки, он застегнул его на пряжку, повесил ее на плечо и снова помчался к горе.
Сакиина отлично знала эту гору, знала каждое ущелье, каждый выступ и каждый утес вокруг. Она подробно объяснила Эболи, как найти узкий скрытый вход в пещеру, где в предыдущую ночь Эболи оставил бычью шкуру. И теперь в свете луны он уверенно вернулся на это место.
Дойдя до входа, Эболи наклонился и быстро убрал валуны, скрывавшие бычью шкуру. Потом прополз дальше в щель и раздвинул ветки кустов, что свешивались с утеса наверху, пряча темный зев пещеры.
С помощью кремня и кресала Эболи ловко зажег свечу, которую дала ему Сакиина. Прикрывая огонек сложенными ладонями, чтобы никто снизу не мог заметить свет, Эболи продвинулся вперед и на четвереньках заполз в низкий естественный туннель, таща за собой седельную сумку. Как и говорила ему Сакиина, туннель внезапно открывался в пещеру, достаточно высокую, чтобы Эболи мог встать во весь рост. Держа свечу над головой, он увидел, что эта пещера вполне подходит для того, чтобы похоронить в ней великого вождя. Здесь даже имелся природный каменный выступ в дальнем конце. Оставив на нем сумку, Эболи пополз обратно, чтобы принести буйволиную шкуру. Прежде чем снова залезть в туннель, он оглянулся через плечо, чтобы определить положение луны.
– Я поверну его лицо так, чтобы он приветствовал сто тысяч лун и все восходы вечности! – негромко произнес Эболи и потащил тяжелую шкуру в пещеру, где расстелил ее на каменном полу.
Поставив свечу на выступ, Эболи начал распаковывать сумку. Первым делом он отложил в сторону те небольшие подношения и ритуальные предметы, которые принес с собой. Потом достал завернутую в ткань голову сэра Фрэнсиса и уложил ее в центр бычьей шкуры. Почтительно развернув ее, он не выказал никакого отвращения при хлынувшей волне удушающего запаха, постепенно заполнившего пещеру. Все разрозненные части тела Эболи уложил в должном порядке, связывая их вместе тонкими полосками лыка, пока наконец сэр Фрэнсис не оказался как бы лежащим на боку, поджав колени к подбородку и обхватив ноги руками, – это была поза эмбриона и крепко спящего человека.
Потом Эболи свернул сырую шкуру буйвола и крепко обернул ею тело так, что снаружи осталось лишь изуродованное лицо. А складки шкуры вокруг него он сшил и скрепил так, чтобы они, высохнув, превратились в крепкий, как железо, саркофаг. Это была долгая и сложная работа, и, когда свеча догорела и фитиль утонул в лужице воска, Эболи зажег второй огарок и продолжил дело.
Закончив, Эболи взял черепаховый гребень – еще один дар Сакиины – и, как мог, расчесал спутанные пряди, все еще остававшиеся на черепе сэра Фрэнсиса, а потом аккуратно заплел их.
Наконец он поднял тело и уложил на каменный выступ, осторожно повернув его лицом на восток, чтобы сэр Фрэнсис вечно смотрел на восходы луны и солнца.
Долго-долго Эболи сидел на корточках под выступом и смотрел на изуродованную голову, мысленным взглядом видя ее такой, какой она была когда-то. Лицо отчаянного молодого моряка, спасшего его из рабских оков два десятилетия назад…
Наконец Эболи встал и начал собирать посмертные дары, принесенные им. Он уложил их по одному на выступ перед телом сэра Фрэнсиса. Крошечный кораблик, который Эболи вырезал из дерева собственными руками. У него не было времени, чтобы как следует его отшлифовать, и кораблик получился грубым, детским. Однако у него имелись три мачты и паруса на них, а на корме было вырезано название – «Леди Эдвина».
– Пусть этот корабль несет тебя через океаны тьмы в те края, где ждет тебя женщина, носящая это имя, – прошептал Эболи.
Рядом с кораблем он положил на выступ нож и лук из оливковой ветки.
– У меня нет меча, чтобы вооружить тебя, но пусть вот это защитит тебя в темных краях.
После того Эболи поднес миску для еды и бутыль с водой.
– Да не доведется тебе снова страдать от голода и жажды.
Наконец на выступ лег крест, который Эболи тоже сделал сам и украсил зеленой раковиной морского ушка, белой резной костью и маленькими блестящими камешками с речного дна.
– Пусть этот крест твоего Бога, направлявшего тебя в жизни, продолжает направлять тебя и в смерти, – сказал Эболи, кладя крест перед пустыми глазницами сэра Фрэнсиса.
Опустившись на колени, Эболи сложил маленький костер и зажег его от свечи.
– Пусть этот огонь согревает тебя во тьме твоей долгой ночи.
Потом он спел похоронную песнь на своем языке, а еще песнь путника на дальней дороге, время от времени негромко хлопая в ладоши для ритма и чтобы выказать уважение.
Когда костер почти выгорел, Эболи встал и направился к выходу из пещеры.
– Прощай, мой друг, – сказал он. – Спокойного сна, мой отец.
Губернатор ван де Вельде был человеком осторожным. И поначалу он не позволял Эболи возить его в карете.
– Это твой каприз, моя дорогая, – говорил он жене, – и я не стал с ним спорить. Но этот парень – чернокожий дикарь. Что он знает о лошадях?
– Но он действительно очень хорош, намного лучше, чем старый Фредрикус, – смеялась Катинка. – И великолепно выглядит в новой ливрее, я же специально для него ее придумала!
– Его замечательный бордовый камзол и бриджи вряд ли покажутся мне интересными, если он сломает мне шею, – заявил ван де Вельде.
Несмотря на собственные опасения, он все же позволил Эболи управлять шестеркой серых, хотя и постоянно наблюдал за ним.
В то утро, когда Эболи впервые привез губернатора из резиденции в его покои в замке, осужденные, работавшие на стенах, заволновались при виде кареты, которая пересекала парадный плац, приближаясь к воротам замка. Все узнали Эболи, сидевшего на высоком кучерском месте с длинным хлыстом в руках, затянутых в белые перчатки.
Хэл чуть не закричал, приветствуя Эболи, но вовремя спохватился. И вовсе не потому, что он вспомнил о хлысте Бернарда, – он просто сообразил, что не слишком умно напоминать их тюремщикам о том, что Эболи являлся их товарищем по плаванию. Голландцы, скорее всего, полагали, что Хэл и остальные относятся к чернокожему как к рабу, а не как к другу.
– Никто не должен приветствовать Эболи, – быстро шепнул он Дэниелу, работающему в поте лица рядом с ним. – Не обращаем на него внимания. Пусть проезжает.
Приказ мгновенно разнесся по рядам людей на строительных лесах и долетел до тех, кто работал во дворе. Когда карета въехала в ворота, где ее уже ожидали почетный караул и салюты гарнизонных офицеров, ни один из осужденных не повернул головы. Все усердно трудились, передвигая каменные блоки и железные балки.
