Четыре дня подряд искалеченное тело сэра Фрэнсиса Кортни висело у всех на виду. И каждое утро, когда разгорался свет, Хэл смотрел вниз со стены и видел, что оно все еще там. С берега прилетали чайки, визгливая стая черных и белых крыльев, и отчаянно дрались между собой, стремясь попировать. Когда они наедались, то садились на перекладину виселицы и украшали доски эшафота белыми пятнами жидкого помета.
Впервые Хэл проклинал собственное отличное зрение, которое не давало ему возможности упустить хоть одну ужасную подробность перемен, происходивших внизу. К третьему дню птицы полностью содрали плоть с головы его отца, и теперь его череп ухмылялся, глядя в небо пустыми глазницами. Бюргеры, проходившие по открытому плацу по дороге в замок, обходили виселицу с подветренной стороны, а дамы на ходу прижимали к лицам саше с душистыми сухими травами.
Но утром пятого дня, когда Хэл посмотрел вниз, он увидел, что эшафот опустел. Жалкие останки его отца более не висели там, а чайки вернулись на берег.
– Слава милостивому Господу, – прошептал Нед Тайлер Дэниелу. – Теперь юный Хэл начнет выздоравливать.
– Но вообще-то, странно, что они сняли тело так быстро… – отозвался Дэниел в недоумении. – Мне бы и в голову не пришло, что ван де Вельде способен на сострадание.
Сакиина показала ему, как сдвинуть решетку на одном из небольших задних окон в жилищах рабов и протиснуться наружу. Ночная охрана резиденции распустилась с годами, и Эболи без труда ускользнул от их глаз. Три ночи подряд он исчезал из жилища рабов. Сакиина предупредила его, что возвращаться он должен не позже, чем за два часа до рассвета, потому что в этот час стража просыпается и начинает изображать усердие, когда весь дом поднимается на ноги.
Как только Эболи перебрался через стену, ему понадобилось меньше часа, чтобы добежать в темноте до границы колонии, отмеченной изгородью из кустов горького миндаля, посаженных по приказу губернатора. И хотя эта изгородь выглядела неопрятно и в ней имелось слишком много прорех, ни один из бюргеров не смел пересечь границу без дозволения губернатора. Но с другой стороны, никому из немногих племен готтентотов, что обитали на бесконечных диких равнинах, в горах и лесах за этой границей, тоже не позволялось входить в колонию. По приказу компании в них стреляли или их вешали, если они пересекали эту линию.
Да, Голландская Ост-Индская компания более не готова была терпеть вероломство дикарей, их вороватость или пьянство, если им удавалось добыть спиртное. А распутное поведение их женщин, готовых задрать свои коротенькие кожаные юбки за горсть бусин или за какой-нибудь пустячок, являлось угрозой морали богобоязненных бюргеров колонии. Немногим избранным дикарям, годным в солдаты или в слуги, позволялось оставаться в колонии, но всех остальных гнали подальше, в пустоши, где им и было место.
Эболи каждую ночь пересекал эту самодельную границу и скользил, как молчаливый черный призрак, через равнину, что отделяла Столовую гору и ее бастионы меньших холмов от предгорий главных хребтов внутренних районов Африки. Диких зверей не изгнали с этих равнин, потому что лишь немногим белым охотникам разрешалось покидать территорию колонии, чтобы преследовать их. Здесь Эболи снова слышал леденящий хор прайда львов, вышедших на охоту, который напоминал ему о детстве. В чаще скрипуче скулили и кашляли леопарды, и нередко Эболи спугивал невидимое стадо антилоп, чьи копыта поднимали дробный грохот в ночи.
Эболи искал черного быка. Дважды он подбирался так близко, что чуял в зарослях запах стада буйволов. Этот запах напоминал ему об отцовском стаде, которое он пас в детстве, до посвящения в мужчины. Он слышал храп огромных животных, мычание телят, он шел по глубоким следам, оставленным в земле их копытами, видел теплый навоз, от которого в лунном свете еще поднимался пар. Но каждый раз, когда он подбирался к стаду, ветер выдавал его. Буйволы чуяли человека и уносились, круша кусты, пока шум их бегства не затихал.
Эболи не мог и дальше бежать за ними, потому что миновала полночь, а он еще находился в нескольких часах пути от изгороди из горького миндаля и от своей клетушки в жилище рабов.
На третью ночь ему удалось выскользнуть через окно на час раньше, чем считала безопасным Сакиина. Один из сторожевых псов бросился к нему, но, прежде чем он успел залаять и насторожить охрану, Эболи успокоил его мягким свистом. Собака узнала человека и обнюхала его руку. Эболи погладил пса по голове и тихо зашептал на языке лесов. Пес остался на месте, тихо поскуливая и виляя хвостом, а Эболи перебрался через стену, как тень.
Во время предыдущих вылазок Эболи выяснил, что стадо буйволов каждую ночь покидает лесное укрытие, чтобы пойти к водопою в миле или около того от пограничной изгороди. И знал, что если доберется туда до полуночи, то сможет застать там животных, пока они еще пьют. Так что это виделось наилучшим шансом выбрать быка и подкрасться к нему.
Из дупла дерева на опушке леса Эболи достал лук, изготовленный им из ветки дикой оливы. Сакиина украла для него один железный наконечник для стрелы – из коллекции оружия губернатора Клейнханса, которую он собрал за время своей службы в Индии; теперь это оружие висело на стенах резиденции. И вряд ли кто-нибудь хватился бы этого наконечника, ведь коллекция насчитывала десятки мечей, сабель, щитов и ножей.
– Я верну его тебе, – пообещал Эболи Сакиине. – Не хочу, чтобы тебе досталось, если кто-то заметит пропажу.
– Тебе он куда нужнее, тут риск не имеет значения, – сказала девушка, пряча под сиденье кучера в карете наконечник, завернутый в лоскут. – У меня тоже был отец, которого не погребли достойным образом.
Эболи приладил наконечник к тростниковому древку, закрепив шнурком и смолой. На древке стрелы с другой стороны появились перья охотничьих соколов, что жили в клетках за конюшней. Но у Эболи не было времени найти личинки особых жуков, чтобы выварить из них яд для острия стрелы, так что ему приходилось полагаться на эту единственную стрелу, надеясь, что она попадет точно в цель.
И вот теперь Эболи двигался в тени, сам превратившись в безмолвную скользящую тень, – он понял, что старое забытое искусство возвращается к нему, и припомнил все то, чему его учили в ранней юности старики его племени. Он ощущал, как ночной ветерок мягко ласкает его обнаженную грудь и бока, осознавал его направление каждый раз, когда обходил озерцо; и вот наконец ветер подул ему прямо в лицо. И донес до него крепкий бычий запах – запах добычи, которую он искал.
Ветер дул достаточно сильный, для того чтобы заставлять шуметь высокий тростник и скрывать любой звук, который мог произвести Эболи, так что последнюю сотню шагов он двигался быстро. А сквозь негромкий шум северного ветра и шелест тростника он слышал прерывистое мычание.
Эболи застыл на месте и наложил на тетиву лука свою единственную стрелу. «Явились ли к озеру львы раньше стада?» – гадал он, услышав львиный рык. Всматриваясь в темноту, он слышал топот больших копыт, погружавшихся в жидкий ил на краю озерца. А над качавшимися верхушками тростника двигался темный силуэт, подобный горе в лунном свете.
