А на деревню Верхние Пискуны, в том числе и на популярную улицу имени Дарвина, и правда обрушилось нынче изобилие. Ударил невиданный урожай картошки. Дарвинцы прямо в открытых мешках выставляют её за ворота – в надежде, что какой-нибудь дачник соблазнится, купит. Но дачники равнодушно проходят мимо; у них свою некуда девать. Это весной они, привстав на цыпочки, заглядывали через заборы и клянчили униженно:
– Хозяин, продай ведро картошечки.
На что хозяин, успевший уже продать одно ведро и захмелиться на выручку, отвечал:
– Надо, дак лезь в подполье – нагребай. А мне туда спускаться до такой лысины…
Вчера мы с тестем облагодетельствовали одну тётку – попросили насыпать в рюкзак два ведра. Тётка, насыпая нам картошку, удивлённо жаловалась:
– Вон какая выдурила! Как пошла, как пошла… И ведь скажи ты, не пололи, не окучивали. Прямо и не знаю, куда девать.
– Не переживайте, – утешили мы её. – Весна придёт – всю разберут.
– Дак ведь дорога ложка к обеду.
– А-а. Это которая сухая рот дерёт? – догадались мы.
– Но! – радостно хохотнула тётка.
Подошёл тёткин сосед, почерневший, изнервничавшийся от долгого воздержания мужичок. Не подошёл, а подскочил, дёргаясь и злобно скалясь. В каждой руке он держал по крупной розовой картофелине. Он так сжимал их, словно хотел раздавить в песок, в крахмал.
– Сентифоль! – визгливо закричал мужик. – Гляди какая! Сентифоль-то!.. Это что жа, пропадать ей? В крестину, в поперечину!
Жалко было мужика. Только что на его глазах счастливая соседка упрятала в карман денег на две «красненьких» и теперь поспешно завязывала мешки. И всего-то четыре шага не дошли мы до его сентифоли.
Мужик ударил себя картофелинами по голове и, горестно качаясь, пошёл к своим мешкам.
Трудные дни переживала улица имени Дарвина: был товар, но не было денег.
…Викеша просидел у нас почти до обеда. Временами он выглядывал наружу, пытаясь по каким-то незримым приметам определить моральный дух гарнизона крепости, которую ему предстояло взять обратно.
Крепость угрюмо молчала.
В полдень явилось подкрепление.
Громко дудя в горны и стуча в барабаны, пришёл отряд пионеров и потребовал у растерянной Ирины Сигизмундовны выдачи Викеши.
Юные следопыты принесли чудное известие, тотчас же облетевшее наш мирный кооператив. Оказывается, всё лето пионеры школы № 168 Заюлинского района шли по следам своего прославленного земляка, старшины второй статьи Викентия Павловича Смолярчука, геройски павшего под городом Таманью и похороненного в братской могиле. А ничего не подозревавший Викеша был, между тем, жив. Безобразно, преступно жив – настолько, что пил по ночам водку и закусывал семенными огурцами…
Пашка
Продал свою дачу Пашка. Продал втихаря – мы узнали об этом случайно. Шли с женой мимо Пашкиной ограды, услышали лёгкий шорох, оглянулись и вздрогнули. Из зарослей малины глядела крючконосая старуха с распущенными седыми волосами.
– Ребятки, – сказала старуха низким голосом, – банку мне не откроете? – Она протянула нам консервы «Завтрак туриста». – Колупала, колупала – замучилась. Хоть зубами грызи. Да и зубов-то уж нет…
– Что же, вы это и едите? – заволновалась жена. – Вы бы сварили себе чего.
– Куды! – усмехнулась старуха. – Ты глянь, как они скочут. – Она показала руки. Руки её не просто тряслись – прыгали. – Сваришь с имя. До рта бы донести, прости меня господи.
– Да вы пойдёмте к нам – я вам борща налью свеженького.
– Что ты, девка! – испугалась старуха. – Молчи, не говори!.. Сама-то, сноха, ищо ничего, а сам-то съест, как узнает. Ходишь, скажет, по дворам – кусошничаешь.
Вот старуха-то, оказавшаяся Пашкиной матерью, и поведала нам под секретом про манёвр сына. В соседнем кооперативе «Локомотивщик» нарезали Пашке участок. Получил он его ещё весной и теперь достраивал там дачу, подводил под крышу. А эту продал. Ну, не продал ещё окончательно, а только приготовил к продаже: собрал урожай, вывез мебель, оставил одну раскладушку для матери, чтобы не ночевать ей на полу, пока она тут дачу караулит. Оставил он ей также недельный запас консервов, банку варенья и три буханки хлеба.
– Да мне много-то и не надо, – говорила старуха, добросовестно перечислив свои запасы. – Куды мне. Я вон хлебца отрежу да ягодки поклюю с кустов, какая осталась, – и сыта. Ровно воробей. Я уж своё отъела. Не в коня корм: помирать скоро. Пусть они живут, молодые. Вот продадут дачу – машину купят. Тут одне давали четыре с половиной тыщи, да сам не согласился. Шесть просит. Машины-то нынче тоже каких деньжищ стоят…
Старуха ушла в дом, прижимая к груди открытую банку, чтобы не растрясти по дороге «Завтрак туриста».
Артамонов
У Артамонова вышла новая книжка. Артамонов литературный критик, и книжка у него, естественно, вышла критическая. Викентий Павлович, перелистав её (Артамонов преподнёс ему экземпляр с дарственной надписью), крепко зауважал соседа, стал обращаться к нему на «вы». «Каких людей песочит!» – говорит Викеша, поднимая вверх палец. В его понимании критика занимается только тем, что «строгает» и «песочит» сочинителей, а поскольку на страницах артамоновской книжки мелькают такие имена, как Шолохов, Леонов, Сартаков, Викеша и сделал собственный вывод о всемогуществе автора. Переубедить его невозможно. Мы с ним были как-то однажды в редакции журнала: Викеша подвёз меня туда на своём «москвиче» и сам зашёл – полюбопытствовать. Перед дверью с надписью «Отдел критики» он дёрнул меня за рукав и шёпотом спросил: «Это здесь, что ли?» Сюда, что ли, – имел в виду Викеша – вызывают проштрафившихся писателей снимать с них стружку?
Впрочем, может быть, и не надо переубеждать Викешу. Артамонов и на самом деле очень даже неплохой критик. Во всяком случае, он, в отличие от большинства своих коллег, не употребляет слов «волнительно» и «лица необщим выраженьем» – и за одно это ему можно многое простить.
По случаю выхода книжки была устроена праздничная рыбалка, с приглашением редактора артамоновского труда, ветерана издательства и непревзойдённого удильщика Игнатьича. Привёз Игпатьича всё тот же Викеша – сам вызвался съездить.
Мы не очень-то верили в богатый улов и соблазнили Игнатьича больше для того, чтобы угостить здешней идиллией, красотой уютной нашей протоки. И утро, надо сказать, выдалось на заказ: безветренное, солнечное, с нежным розовым туманчиком над водой. Но Игнатьич вылез из машины таким воином, таким суровым помором, что мы сразу поняли: поэзией его не проймешь – нужен вещественный результат. Поэтому засуетились, запереживали: поймает – не поймает?
Нам повезло: Игнатьич вытащил карпа. Такого лобастенького крепыша в полторы ладошки длиной. У него затряслись руки, он долго не мог нацепить нового червя и, цепляя, всё оглядывался на вторую удочку: как бы и там не хапнуло, не потопило поплавок, пока он тут возится.
