Но с невротичными женщинами всегда столько возни. Они вечно говорят о своих чувствах, твоих чувствах, о своих чувствах к твоим чувствам и так до тошнотворной бесконечности. Они требуют времени, которое можно потратить с куда большей пользой на выдумку и организацию потрясающих преступлений, заставляющих весь мир гудеть много дней подряд, а неудачников — с почтением произносить твое имя.
Увы, гудел мир за пределами больницы, а он был внутри «Аркхема». Из-за Бэтмена, этого мстителя в плаще, он заживо погребен в самой одинокой одиночке на самом нижнем уровне Лечебницы «Аркхем». Что ж, Бэтмену предстояло узнать, что даже глубочайший подвал недостаточно глубок, чтобы удержать Джокера. Особенно, когда объявилась невротичная красотка, всячески желающая помочь ему.
А вот и она. Старина Энгус даже принес стул, чтобы ей не пришлось пачкать свою юбочку, присаживаясь на край кровати, где он каждую ночь спит и видит свои психотические сны.
Энгус предложил остаться в камере, но весьма профессиональная доктор Квинзель выпроводила его с комментарием о конфиденциальности разговоров между врачом и пациентом. Она села, скрестив длинные ноги, и наконец-то посмотрела ему прямо в лицо.
— Готовы сегодня к цивилизованной беседе или по-прежнему не способны общаться спокойно?
Он чуть не разрыдался от восторга и умиления. Господи, спасибо тебе за нее — прелестную, профессиональную и ни черта не понимающую.
* * *
— Готовы сегодня к цивилизованной беседе или по-прежнему не способны общаться спокойно?
Джокер ответил не сразу. Харлин моргнула, размышляя, не показалось ли ей, что на глаза у него навернулись слезы?
— Я очень боялся, что после того, как безобразно я повел себя с вами в прошлый раз, вы вообще не вернетесь, — признался он. — Надеялся, вы дадите мне возможность извиниться, но не смог бы упрекнуть за решение вообще не иметь со мной дела. И когда вы вчера не пришли, я повторял раз за разом, что вы уже просто ушли домой. Я очень плохо спал.
«Должно быть, слезы ей почудились», — подумала Харлин. Голос Джокера звучал ровно и серьезно. Впрочем, его крокодиловы слезы не могли ее обмануть. Однако на лице его было столь сокрушенное выражение, что она поневоле опустила глаза, притворяясь, что делает пометки. А ведь в нем столько жизни и яркости! Не верилось, что ему пришлось испытать унижение наверняка такое же невыносимое, как сильная физическая боль.
Харлин откашлялась.
— А в нормальных условиях вы хорошо спите?
— Не знаю значения этого слова, — продолжал Джокер тем же низким, серьезным голосом. Он сел на самый край кровати и оперся локтями на колени. — Я имею в виду «нормально». Не думаю, что когда-либо в жизни я сделал хотя бы что-то «нормальное».
— Я имею в виду, обычно, — Харлин подавила улыбку.
Возможно, он и чувствовал вину, но это не мешало ему снова попытаться захватить контроль над беседой. Привычка. Узникам удавалось выжить только за счет таких хитростей. Для нее же важным фактором выступало его мнение о том, что «Аркхем» — тюрьма, притворяющаяся больницей.
(«Хорошая фраза, — подумала она, — надо будет использовать ее в книге»).
— Обычно вы хорошо спите?
Джокер наклонил голову, окидывая ее оценивающим взглядом, словно пытаясь что-то разгадать. Слово «манипулятор» постоянно мелькало в его истории болезни. Так что же он хочет увидеть?
— Хороший вопрос, — сказал мужчина после паузы. — Просыпаюсь ли я по утрам, отдохнувший, напевая в унисон с птицами? Вряд ли. Мало у кого настолько хорошая жизнь. Но здесь едва ли имеется нечто такое, что способно занять мой мозг, так что я особенно уязвим, озабочен и подвержен тяжелыми мыслями.
— Что же вас так заботит? — Харлин продолжала делать пометки на экране планшета электронным стилусом.
— Самые обычные вещи. То, что я сделал в жизни. Или не сделал. То, что люди сделали со мной. Или не сделали.
«Он что, принимает меня за студентку? — Харлин нахмурилась, глядя на планшет. — Почему никто не изобрел стилус, которым можно писать разборчиво, не превращая почерк в куриные каракули? Придется обойтись без техники». Она отложила планшет, взяла папку с материалами о Джокере и нашла карандаш.
— Продолжайте. Какие проблемы беспокоят вас больше всего?
— Вы имеете в виду, больше чем ответственность за мои бесчисленные преступления? — Весело ответил Джокер. — Нет, достаточно и этого.
— А не волнует ли вас то, как обошлись с вами? Эти мысли не приносят беспокойство вашему организму, как плохо сваренный соус чили?
Джокер глянул на нее с неодобрением.
— Несколько расистское замечание.
— Почему? Что угодно можно приготовить плохо. Карри, пиццу и даже яблочный пирог.
Джокер опустил голову на руки и надолго замолчал. Харлин забеспокоилась, что чем-то обидела его и уже собиралась спросить, в чем дело, как вдруг он резко выпрямился и заявил:
— Черт, как же мне этого не хватало!
Харлин удивленно моргнула.
— Чего не хватало? Яблочного пирога?
— Умной беседы. Хорошей болтовни, — он оперся о стену. — Честное слово, иногда мне кажется, что мозги у меня съеживаются в этой чертовой Лечебнице. Живому, активному интеллекту требуется нечто большее, чем бесконечные судоку и кроссворды. Доктора со мной мало общались. Мы никогда с ними не беседовали. Они лишь смотрели на меня, ставили галочку в графе «по-прежнему чокнутый» и точка.
Прежде чем Харлин успела ответить, он продолжил:
— Раньше тоже жилось плохо. До того, как меня упрятали в одиночную камеру. Сами подумайте, с кем в этой забегаловке, полной придурков, можно интересно поболтать? С серийным убийцей? С поджигателем? Половина местных обитателей и так слышит голоса. Даже слова не вставишь. Впрочем, оно того и не стоит.
Харлин открыла было рот, чтобы ответить, но он снова опередил ее:
— А уж про так называемую прекрасную половину вообще лучше не вспоминать. Тут с женским обществом дела обстоят паршиво. Я не из тех мужчин, которым не нравятся сильные женщины, но я предпочитаю общаться с женщиной, владеющей словарным запасом, а не только «это не я!» или «блестящая штучка!» А особа, называющая себя Ядовитый Плющ, та, которая выращивает чертовы лианы в волосах… сомневаюсь, что она читала достойные обсуждения книги!
Харлин крепко сжала губы, но не удержалась и расхохоталась. Джокер тоже засмеялся, наблюдая за ней. Ей показалось, что кожа горит под его взглядом.
— Что ж, слава богу, — сказал он, когда она отсмеялась и успокоилась. — А я уже опасался, что у вас нет чувства юмора.
— С чего бы вы так решили? — Харлин все еще слегка задыхалась.
— Не знаю, — он пожал плечами. — Возможно, потому, что вы никогда не улыбаетесь. Или потому, что вы постоянно что-то пишете в своем блокноте и больше никакой реакции от вас не дождешься, — его улыбка казалась настолько искренней и мягкой, настолько не похожей на обычную ухмылку Джокера, что сердце у Харлин екнуло. — Приятно знать, что я могу вас рассмешить.
