— Печенья? — изумленно вытаращился Оскар.
— Тарелку печенья, — повторила Харлин. — Какой же чай без печенья?
* * *
— Вот теперь все культурненько, душечка, — заявила Харриет, когда санитары вкатили в камеру столик на колесах.
Спорить с ней никто не вызвался, даже Памела Айсли сидела спокойно, пока санитар наливал ей травяного чая в кружку, стоящую на широком подлокотнике. Правда, цепь, которая приковывала ее руку, не позволяла девушке поднести чашку к губам, так что ей приходилось неловко наклонять голову, чтобы сделать глоток. С остальными приключилась та же ситуация.
Харлин не сумела скрыть раздражения.
— Неужели нельзя хотя бы немного ослабить цепи, чтобы они могли двигаться? Могли есть и пить без цирковых трюков?
Оскар колебался, и тогда она повернулась к охраннику. Через мгновение тот заявил:
— Делайте, как сказала доктор Квинзель.
Вид у санитаров был неуверенный, но они подчинились.
— Спасибо. Если нам что-нибудь понадобится, я вас позову.
— Как же все культурненько, — проворковала Харриет Пратт, когда санитары вышли. — Я ведь права, душенька?
Похоже, она обращалась к Памеле Айсли, одна из лиан которой свалилась в ее чашку. Харлин собиралась сказать, чтобы она так не делала, но передумала. В конце концов, это ее чашка, и не похоже, чтобы ей это как-то повредило.
Харлин молча пила зеленый чай, предоставив заключенным возможность насладиться моментом. На самом деле ей и самой требовался перерыв, чтобы справиться с чувством вины и ощущением, что без устроенного Харриет представления, ей не хватило бы сообразительности осознать, как должно себя вести. Она так часто говорила о необходимости проявлять уважение к пациентам, но даже не подумала подать чай или кофе в середине дня. А ведь за стенами больницы такой порядок вещей считался совершенно нормальным. Так делали во всем мире. Во всем цивилизованном, мире.
Она тут же решила, что с этого дня во время встреч всегда будут подавать напитки и печенье. Харлин намеревалась превратить эти собрания в оазис спокойствия и удовлетворения, насколько это возможно с пациентами, прикованными к стульям.
* * *
— Я уже собиралась вмешаться и прекратить вашу затею, — доктор Лиланд заглянула в офис Харлин. — Однако мне понравилось, как вы справились с ситуацией, причем не только с больными, но и с персоналом. Думаю, вам стоит продолжать терапию. Посмотреть, как пойдет дальше. И обязательно с напитками и печеньем.
— Вам санитары рассказали? — удивилась Харлин.
Джоан покачала головой.
— Нет, служба безопасности показала мне записи с камер. Вы же знаете, большая часть комнат в «Аркхеме» находится под видеонаблюдением.
Харлин настороженно оглянулась. Несколько раз она переодевала в офисе колготки, а один раз ей пришлось приколоть степлером оторвавшуюся бретельку лифчика. Неужели все это время служба безопасности наблюдала за бесплатным шоу? Она хотела задать вопрос, но доктор Лиланд продолжила бубнить:
— …не теряйте бдительности. Пациенты могут расслабиться, но не позволяйте им излишней фамильярности. Дайте понять, что нельзя переступать установленные вами границы.
Харлин чуть было не спросила, чьи границы уважает служба безопасности, но тут доктор Лиланд получила сообщение и заторопилась к себе. Харли решила в будущем на всякий случай переодевать колготки и ремонтировать лифчик в женском туалете, хотя гарантии, что наблюдение не ведется и там, у нее не было. Если же камеры располагалась и в туалетах, за этим наверняка стояла какая-нибудь жуткая история. «Аркхем» был очень необычным местом работы.
Возможно, именно поэтому Джоан так настаивала на традициях и строгом следовании протоколам. Ее больше беспокоило, чтобы Харлин придерживалась определенных правил, чем то, что женщины вынуждены присутствовать на сеансах терапии в цепях. В настоящих цепях. Или лязганье оков напоминает о надлежащих границах?
Она не понимала, почему нельзя снять с них цепи, даже если пациенткам предстоит навсегда остаться в «Аркхеме». Харлин мечтала изменить ситуацию, сделать так, чтобы им позволили самостоятельно передвигаться и сидеть на обычных стульях, а не прикованными, точно дикие звери. Насколько улучшилась бы их жизнь! Возможно, они перестали бы сопротивляться лечению.
Пожизненное заключение отнюдь не означало, что эти люди не нуждались в уважении.
* * *
Перед третьей встречей Харлин знатно нервничала. В ординаторской доктор Персиваль неудачно пошутил насчет «третьего свидания». Даниэль Дюваль, старшая сестра с пятого этажа, не моргнув глазом, спросила его, удалось ли ему самому хоть раз в жизни побывать на третьем свидании, и сколько лет назад это было. Над шуткой посмеялись с большей охотой, доктор Персиваль обиделся, и Харлин сразу же почувствовала себя лучше.
Наиболее остро Харлин переживала из-за реакции доктора Лиланд. Иногда ей казалось, что Джоан специально заставляет ее нервничать перед встречей с пациентками. Она заглянула в кабинет Харлин за полчаса до сеанса и в очередной раз напомнила ей о необходимости поддерживать границу между собой и больными, не терять бдительности и не забывать, что Сорока и Мэри Луиза ничуть не менее хитры, чем Ядовитый Плющ. Харлин собиралась напомнить ей настоящее имя пациентки, но передумала. Не стоило спорить с начальством прямо перед терапевтическим собранием.
Встреча прошла без проблем, хотя Харлин не могла отделаться от ощущения, что все, включая санитаров и охранника у двери, нервничали больше обычного. Сильные эмоции, особенно такие как раздражение и настороженность, похожи на заразную болезнь. В своем личном журнале Харлин пометила, что именно этого стоило опасаться. К черту соблюдение границ! Гораздо важнее поддерживать уверенность в себе и положительный настрой. Вот о чем необходимо помнить.
Несмотря на энтузиазм, после четвертой встречи она почувствовала сомнения и смятение: диалоги участников группы оказались еще более бессмысленными, чем в первый раз. Она пыталась направить дискуссию в нужное русло, но никто не обращал ни малейшего внимания на ее усилия. Мэри Луиза не рыдала, зато все время передразнивала Памелу Айсли, изо всех сил изображала скуку и без конца повторяла «плотивная больница», что, по мнению Харлин, лишний раз доказывало бессмысленность ее попыток выглядеть, да и вести себя, как ребенок.
Сорока держалась отстраненнее прежнего. Лишь несколько раз обиженно буркнула «блестящая штучка», словно какое-то обвинение. Харриет вообще почти не разговаривала, а когда Харлин обращалась к ней, только хмыкала или пожимала плечами, гремя цепью.
Харлин с трудом признала, что ей необходимо обратиться к доктору Лиланд и попробовать сделать встречи более организованными. Для пациентов сеансы — не способ заняться чем-то после обеда, а полноценная терапевтическая программа, включающая в себя цели, которые они обязаны достигнуть. Она решила, что, начиная с пятой встречи, нужно будет составить программу для каждого сеанса. Возможно, пациентам это не понравится, но у нее не оставалось выбора.
