Можно не спрашивать, она знает, что получится. Ведь у нее самой, когда она была такой же, как сейчас Темка, получалось.
Засов поддался легко, беззвучно скользнул в пазах, и тяжелая дубовая дверь так же легко открылась. Нина переступила порог, сказала шепотом:
– А теперь, сына, закрывай.
Она постояла мгновение, прислушиваясь, к тихому шороху за дверью. Темка задвинул засов, выполнил просьбу. Она тоже выполнит. Надо только собраться с духом, убедить себя в том, что такой, как она, не страшна ни Темная вода, ни ее обитатели. Ей ведь не страшно. Ну, почти не страшно. Она готова!
Вот только нет никого за дверью. И за дверью, и перед окном спальни. Мокрые следы босых ног ведут вниз, с террасы на лестницу, а дальше к озеру. Ушла? Не дождалась ее и ушла? Наверное, так даже лучше. Не нужно испытывать ни себя, ни свою храбрость. Она попыталась помочь, но от помощи отказались. Можно возвращаться в дом.
Нина бы и вернулась, если бы не этот странный звук. Не то плеск, не то шелест, не то и вовсе стон. Ох, не стоило ей спускаться с террасы к воде. Ей бы обратно к сыну, забраться в постель, укрыться с головой одеялом, закрыть глаза. Ей бы забыть все это как страшный сон. Но ноги сами несли ее в кромешную темноту, к озеру.
Это сначала показалось, что темнота кромешная, а потом Нина стала различать не только звуки, но и силуэты. Один высокий, тощий, широкоплечий. Второй изящный, тонкий, какой-то текучий. Сначала ей показалось, что эти двое обнимаются, что она потревожила влюбленную пару, но стоило только сделать еще один шаг, стоило только всмотреться в темноту…
Яков стоял по колено в воде. Опущенные плечи, руки плетьми вдоль тела, голова склонилась набок, словно бы он прислушивался к той, что обвивала его руками за шею и шептала что-то на ухо. Или целовала? Или… не целовала?
– Яков! – Собственный голос показался ей оглушительно громким, но Яков не услышал, даже не шелохнулся.
Зато та, что льнула к нему всем телом, зло и отчаянно сверкнула черными глазами.
– Он мой… – прошипела и лизнула длинным языком щетинистую щеку Якова. – Он мой, а ты уходи!
Наверное, прежняя Нина и ушла бы, бежала бы прочь, не оглядываясь, но Нина нынешняя не желала отступать. Этой ночью не будет ни жертв, ни жертвоприношений. Этой ночью она сделает, что должна.
– Нет. – Еще один шаг, и босые ноги по щиколотки проваливаются в мокрый песок. – Отпусти его. Пожалуйста.
– Отпустить? – Голова утопленницы склоняется в сторону, почти ложится на плечо, словно бы в этом теле не осталось ничего твердого, словно удерживается оно изнутри не костями и мышцами, а водой. Темной озерной водой. – А он меня отпустил? – Белые губы расползаются в улыбке-оскале, язык вываливается между острыми зубами. – Я просила. Я молила, чтобы отпустил, чтобы не делал мне больно… – И черный ноготь прочерчивает кровавую борозду на подбородке Якова. Жадно раздуваются тонко вырезанные ноздри, принюхиваются к сладкому кровавому духу.
– Кто? Кто тебя убил? – Нине важно знать. Может быть, это знание нужно ей даже больше, чем самой утопленнице.
– Он… – Черный ноготь соскальзывает с подбородка на кадыкастую шею, а Яков стоит не шелохнувшись, как истукан. – Сначала было больно дышать… – Второй ноготь впивается в мертвую плоть, рвет и без того разорванную гортань, и голос становится сиплым, почти неразличимым. – Это сейчас я могу дышать в воде… – И сумасшедший смешок, а следом брызги воды из этой страшной раны. Вместо крови. – А тогда у меня не получалось. Ни дышать, ни кричать, ни отбиваться… Ногти обломала…
Обломанные при жизни ногти отросли. Теперь они почти такие же длинные, как когти зверя. И, наверное, такие же смертоносные, если ее не остановить.
– Кто с тобой это сделал? – Ее нужно отвлечь, переключить на себя, пока не стало поздно.
– Он… – Ноготь вонзается в яремную ямку, Яков дергается, но продолжает стоять смирно, а утопленница улыбается, почти нормальной, почти человеческой улыбкой: – Видишь, как я теперь могу? Видишь, что я могу с ним сделать? Что угодно могу сделать, а он даже не шелохнется. Если пожалею, он и боли не почувствует. Но я не пожалею. Меня не пожалели, так зачем же мне?..
– Погоди! – Еще один шаг, и холодная вода все выше, подбирается к коленям. – Оставь его. Пойдем со мной. – Руку протянуть так, чтобы ладонью вверх. – Пойдем, я тебя выведу отсюда. Покажу тебе путь.
– Выведешь? – Голова склоняется к другому плечу, с мокрых волос стекают капли воды, растворяются в озере, как слезы. А рука с черными ногтями тянется навстречу, то ли для рукопожатия, то ли для удара.
– Выведу. Ты заблудилась. Запуталась. А я могу помочь.
Пальцы утопленницы ледяные, но Нина держится из последних сил, не отдергивает руку. Она здесь, чтобы помочь. Кому? Якову. Этой несчастной. Темке. Да себе самой, в конце концов!
Не получается. Ничего у нее не выходит. Черный ноготь прочерчивает кровавую дорожку теперь уже на ее ладони.
– А если я не хочу уходить? Если я вот его хочу? – Вторая рука снова тянется к неподвижному Якову, а длинный язык тянется к ране на Нининой ладони.
Да, она не хочет. Она почуяла запах крови, почти почувствовала ее вкус. И теперь по-хорошему не получится. К сожалению…
Откуда эти знания? Откуда в ней эта нечеловеческая ловкость и сила? Нина не знает и знать не хочет. Она хватает утопленницу за мокрые, стянутые в хвост волосы, наматывает на кулак. Грубо, почти по-мужски. Свободной рукой отмахивается от острого как бритва языка, отступает в сторону, тянет нежить за собой. Нет, эта несчастная еще не нежить, и непоправимое можно исправить. Не вернуть отнятую жизнь, но сохранить душу. Это ведь тоже дорогого стоит.
Яростный визг в клочья рвет барабанные перепонки, и скользкое, холодное тело в ее руках извивается, плещется, как бурдюк с вином. Это потерявшее себя, заблудившееся между мирами существо не хочет, чтобы его спасали. Оно хочет плоти, горячей человеческой плоти. И еще мести. Месть сойдет за приправу. И если Нина не удержит, не справится, некого будет спасать… Вот она и держит… Из последних сил…
Этих сил не так уж и много осталось, но еще достаточно, чтобы видеть окружающий мир в каком-то непривычном багряно-золотистом свете, чтобы все чувствовать и все слышать… Слышать мягкие крадущиеся шаги за спиной. Чуять запах мокрой шерсти. Видеть на темной воде красноглазую тень…
С двумя ей не справиться… Какой бы сильной она ни была, но с двумя сразу ей не справиться. Никому не справиться с этими… тварями. Визг и вой в резонанс… От резонанса этого дрожат стекла в доме, а вода грозится вот-вот выйти из берегов. Умереть бы прямо сейчас, чтобы не слышать, чтобы не стоять вот так, в беспомощности, между разъяренными монстрами… Но ей нельзя умирать, потому что у нее есть Темка, а у Темки нет никого, кроме нее. Значит, придется бороться, биться не на жизнь, а на смерть…
…Бороться не пришлось. И визг, и вой разом заглушил ружейный выстрел. Зверя откинуло в прибрежные кусты, а утопленница, извернувшись, нырнула в воду и под водой этой тут же исчезла. Бесполезно ждать, когда она всплывет. Теперь она может дышать под водой. Или не дышать, а просто… не умирать. Но думать сейчас нужно не о том, думать нужно о том, чтобы спастись от выстрелов самой и спасти Якова.
