– И меня прости! – А это уже Яков. Очков на нем больше нет, и без своих привычных «авиаторов» он выглядит моложе и беззащитнее. – Я тоже не хотел пугать. Я только хотел, чтобы ты поняла, чтобы осознала, насколько опасен для тебя этот человек.
Она осознала. Еще не все и не до конца, но даже десятой части проснувшихся воспоминаний хватает, чтобы понять, что Сергей Лютаев не совершал то страшное преступление, в котором его обвиняют. А еще теперь она понимает, почему мама ничего не рассказывала ей о Темной воде, почему Шипичиха поставила в ее сознании этот барьер. Если бы дело касалось Темки, сама Нина поступила бы точно так же. Ребенок не должен помнить такое…
Стоило только подумать про сына, как силы вернулись. Нина оттолкнула руки Чернова, попыталась встать. В груди и животе болело, наверное, она ударилась ребрами о край стола, когда падала. Ничего, эта боль пройдет. Она уже проходит.
А Темка, босой и растрепанный со сна, уже стоял на пороге дома.
– Мама, почему ты сидишь на полу? – спросил Темка, и Нина едва не разревелась от счастья.
Мало того, что ее мальчик пережил прошлую ночь, он разговаривал, мысли свои формулировал четко. Шипичиха предупреждала, что так оно и будет, что рано или поздно он войдет в силу. Нина не стала тогда спрашивать, в какую именно силу он войдет. Тогда она могла молиться лишь о том, чтобы он очнулся.
– Потеряла… – Нина встала на четвереньки, потому что боялась, что ее собственных сил может не хватить на то, чтобы принять вертикальное положение. – Пуговицу потеряла, Темочка!
Все-таки Чернов ей помог, бережно, словно она была сделана не из плоти и крови, а из хрусталя, подхватил за подмышки, поставил на ноги, но отпускать не спешил. Сказать по правде, Нина была ему за это благодарна.
– Нашла? – Темка подбежал к ней, обхватил за колени, и Нина пошатнулась.
– Нашла. – Она потрепала сына по голове. – Хочешь кушать, Темка?
Темка хотел. И кушать, и какао, и Ксюшиных пончиков. От этих его «хотелок» на душе сразу стало легко и радостно. Кажется, не только Нине.
– Так я сейчас сгоняю! – Яков пятился к выходу с террасы, его «авиаторы» лежали на столе, стеклами вниз. Еще поцарапаются, подумалось некстати. – Тебе, малой, пончиков и мороженого, а мамке твоей чего? – Он перевел умоляющий взгляд на Нину, словно от ответа ее зависела вся его жизнь.
– А мне венского пирога. – Он хороший человек. Кажется. Темная вода нашептывала, что доверять нельзя никому, но Нина все еще предпочитала верить.
– Вот и решено! – Яков пятился к выходу с террасы и едва не свалился со ступеней, в последний момент ухватился за поручни. – А я себе сигарет куплю. Курить хочется, аж пар из ушей идет!
С пробуждением Темки как-то сразу все наладилось, жизнь вошла в привычное русло. Хотя бы попыталась войти. Нина готовила сыну еду, поглядывая за тем, как Темка играет на террасе с Черновым. Это сначала показалось, что играет, а потом выяснилось, что из срезанной на берегу ветки Чернов мастерит Темке свистульку. Очень громкую, надо сказать, свистульку. От ее звонких трелей у Нины заложило уши. А Темка был в восторге. Он болтал без умолку, и казалось невозможным то, что психологи и психиатры – все как один! – считали его аутистом. Для ее маленького сына Темная вода оказалась целебной.
Потом они обедали на террасе. Вчетвером, вместе с вернувшимся из «Стекляшки» Яковом, и Нине на мгновение подумалось, что вот такой и должна быть настоящая жизнь. А еще ей подумалось, что Темная вода способна помочь и ей тоже. А потом ее вдруг разморило. Дремоту эту не мог разогнать даже страх того, что Тема останется без присмотра, настолько сильной, настолько всепоглощающей была та усталость, которая на нее навалилась…
– Э, да ты носом клюешь, – сказал Яков.
Он сидел на нижней ступеньке ведущей вниз лестницы и курил. Специально отошел подальше, чтобы не дымить на Темку.
– Иди поспи, а я присмотрю за малым.
Она бы поспала, но никому нельзя верить. Она знает Якова всего пару дней, а по сути, не знает о нем ничего.
– Иди. – Чернов глянул искоса. – Часа два у тебя точно есть.
Два часа в ее положении – это настоящая роскошь. Ей нельзя спать ночью, а это значит, нужно попытаться восстановить силы днем. Вот только что она знает о Чернове? Можно ли ему доверять?
Наверное, он прочел ее мысли, потому что многозначительно хмыкнул. Я спас вас уже дважды, читалось в его взгляде, но ты, конечно, вольна меня подозревать.
Она не станет подозревать всех подряд. Чернова точно не станет. Он появился здесь задолго до них с Темкой, он не пришел за ней из прошлой жизни, а это значит, его можно не бояться.
– Спасибо! Я буду тебе очень признательна! – Она старалась говорить так, чтобы он сразу понял, насколько важна для нее его помощь.
Наверное, он понял, потому что улыбнулся немного растерянно, а потом сказал, обращаясь к Темке:
– Ну что, Темыч, будем вырезать лук и стрелы?!
А Нина снова подумала, что Темная вода иногда не такая уж и темная. По крайней мере, посреди бела дня.
* * *
Они дали Нине поспать не два, а целых три часа, хотя, сказать по правде, Чернову и самому уже хотелось прикорнуть где-нибудь в тенечке. Он держался мужественно и стойко. Не имея никакого опыта общения с малыми детьми, справлялся он неплохо. Этот конкретный ребенок его даже не раздражал. Удивительное дело!
А Яков уехал сразу же, как только Нина ушла в дом, сказал на прощание шепотом, чтобы не слышал Темыч:
– Надо бы за ними присмотреть.
Чернов уже хотел было буркнуть, что не нанимался в няньки, но неожиданно для себя кивнул. Он присмотрит. Ему бы только отоспаться перед вахтой.
К себе домой он вернулся уже ближе к вечеру, не стал ни есть, ни пить, сразу же завалился спать. И проспал, кажется, до самой ночи. Проспал бы, может, и до утра, если бы не песня…
Не то молитва, не то колыбельная на непонятном языке. Или просто он спросонья не может разобрать слов? Чтобы разобрать, нужно выйти из дома, подойти поближе к воде. Войти в воду…
Босым ногам холодно и немного щекотно, но нет смысла обращать внимание на такие мелочи, когда воздух дрожит, вибрирует от этой не то колыбельной, не то песни, в которой теперь даже слова можно разобрать. Хотя бы одно слово…
– Вадим… Вадим… Вадим… – Теперь это не песня, а зов, раз невидимые певуньи знают его по имени, раз зовут к себе в хоровод.
А дно – желтый песок и мелкая галька – уходит из-под ног, проваливается куда-то в преисподнюю, и, чтобы продолжать слышать, чтобы приблизиться к невидимому хороводу, нужно уже не идти, а плыть. Он и плывет. Он хорошо плавает, ведь почти все его детство прошло у воды.
Плыть легче, чем идти, нужно только держаться лунной дорожки, которую словно специально для него выложили на темной неподвижной глади. И на прикосновения чьих-то ледяных рук не нужно обращать внимания. Он не должен отвлекаться, он должен слушать зов.
