– Ну что? – спросила ученая.
– Я бы хотел поцеловать вас, Екатерина Ивановна, но вы неправильно поймете, – сказал я, оборачиваясь и отходя от края.
– Почему вы улыбаетесь? Надо полагать, вы не почувствовали страх. Или специально скрываете это.
– Нет, моя дорогая, – я знал, что фамильярность ее задевает, – от вас ничего не скроешь. Разве это глаза испуганного человека?
Я расстался с Екатериной с чувством удовлетворения и победы. Но это не была победа над Разломом. Это была победа над самим собой. Я не испытывал страха перед этим якобы чудом раньше, не испугался и теперь. В Разломе что-то было, что-то даже удивительное, намекающее на какой-то космический замысел, но я уверенно поборол в себе все нежелательные эмоции, желание поддаться этой баснословной силе, проникнуться ее загадкой и теперь покидал это место в полной решимости навести порядок в умах тех, кто еще был способен думать, и в душах всех остальных.
Наступил третий день, когда мы должны были похоронить своего друга. По просьбе самого Писателя, которую он нашептал мне с того света, я распорядился хоронить его в том месте, где Иегова явился людям. Церемония была очень скромной, я бы даже сказал, нарочито скупой. Но от этого трагичность момента становилась еще более очевидной.
Мне не пришлось играть убитого горем товарища, так как чувства и впрямь нахлынули сами собой. Неожиданно для себя я вдруг понял, что мои старые глаза стали мокрыми и слеза предательски вот-вот покатится по щеке. Но этого конфуза я не допустил, незаметным движением ловко смахнув ее карманным платком.
Лицо покойника было неузнаваемо обезображено, но военный патологоанатом совершил почти чудо и вернул на место знакомые черты, даже как будто ехидную ухмылку. На несуществующей шее у Писателя был повязан красный платок, который он при жизни, бывало, любил носить. Я смотрел на этого молодого старика, который сошел с дистанции раньше меня, и думал, что в молодости я, конечно, был прав, и верить – куда выгоднее, чем не верить. Если бы сейчас я знал, что мы еще когда-нибудь встретимся, в раю или аду, какая разница, мне было бы проще. Потому что было ощущение, что мы просто кладем тело, переставшее жить и думать, в землю и закапываем, и помимо этого, больше ничего нигде с Писателем не происходит. Его душа не отделяется от тела, не отправляется в новые миры, а все – решительно все, – что осталось от Писателя, сейчас здесь, у нас на виду, и сводится к утилизации его самого как отходов. В это неприятно верить.
Церемонию очень по-военному неуклюже проводил Казимир. Он часто останавливался и умолкал, а потом продолжал. Кузнецов стоял неподвижно, как статуя с каменным лицом, не выражающим никаких эмоций, казалось, даже мимические морщины застыли. Без приглашения на похороны пришел Пафнутий, который сначала поглядывал на всех собравшихся с интересом, а потом, когда Казимир сделал слишком длинную паузу, подвинул коллегу и закончил панихиду быстро и ловко. В конце он повернулся и поприветствовал всех, кто следил за церемонией. Все это удручало еще больше и навевало мрачные мысли. Я подумал, если Бог есть, то, пожалуй, именно в такие моменты мне не хватает его присутствия.
Дальше случилось непредвиденное. Надо ли говорить, что скромные похороны привлекли внимание тысяч паломников. Как я и полагал, это место, расположенное непосредственно у оцепления, почиталось паломниками особо. Но никто до сих пор не решился как-то его отметить. Многие приходили и целовали тут землю, но до монументов дело не дошло. Поэтому захоронение человека именно здесь привлекало поистине великий интерес «туземцев». Было сложно понять, чего было больше – интереса, оскорбленных чувств или недоумения. Наверное, все вместе это соединилось у зрителей в непреодолимое любопытство.
Мы, конечно, были готовы ко всему, и взвод стрелков, пришедших салютовать по покойному, выполнял тут двойную функцию. Однако угрозы со стороны паломников, судя по всему, не было. Напротив, я знал, что церемония похорон во всех подробностях уже обсуждается во всем мире. Люди теперь засыпали и просыпались с новостями из Разлома, как будто смотрели сериал с продолжением. Поэтому, когда произошло то, что произошло через несколько минут, вместе со мной этому одновременно дивились еще миллиарды людей.
Надо понимать, что голубь в этой местности птица настолько обычная, что даже сотней голубей, появившейся здесь внезапно, никого не удивишь. Конечно, белый без примесей голубь – птица более редкая, чем, скажем, голубь серый. Но если бы такая редкая птица попалась вам у дороги или просто пролетела мимо, вы бы никогда не обратили на нее внимания. Потому что в этом не было бы ничего символического. Но стоит в любом бессмысленном стечении обстоятельств найтись крупице символизма, и человек смекает – это не просто так.
После того как стрелки произвели прощальный залп, следовало немного постоять в тишине, прежде чем закапывать. Кузнецов так и стоял, не шелохнувшись, а Казимир и Пафнутий тайком изучали облачения друг друга на предмет соответствия моменту. Я же думал, что, наверное, следовало произнести откровенную речь, и мысленно корил себя за малодушие, но успокаивался тем, что Писателю это уже не так важно, а мне говорить откровенно сегодня не стоило. И вот в этот момент, когда все замерли в тишине и только камеры паломников продолжали жадно фиксировать каждый момент происходящего, с неба, в буквальном смысле, спустился белый голубь и сел на крест будущей могилы. Событие само по себе заурядное, но здесь и сейчас оно приобрело сакральный смысл. Я услышал, как у людей вокруг и даже у циника Пафнутия перестали биться сердца и остановилось дыхание, как все они с необычайным вниманием вслушивались в шелест крыльев и тихие горловые звуки птахи. И тогда случилось еще одно случайное событие – проплывающее облако открыло солнцу вид именно на это место и голубь вдруг из белого превратился в огненно-белого. По рядам присутствующих прошел вздох, который ни с чем не перепутаешь. Это был вздох изумления и благоговения.
Вся эта весенняя свежесть и тишина посреди многотысячной толпы даже меня подкупили своей ветхозаветной прелестью. Но голубя все же стоило поймать и передать Армстронг для опытов, пошутил я про себя. Однако тут случилось что-то еще, совершенно не имевшее бы значения в иных обстоятельствах, но колоссальное по силе воздействия именно сейчас, – птичка легко вспорхнула, сделала несколько артистичных взмахов крыльями в лучах солнца и удалилась в сторону леса, где ее уже нельзя было отличить от других птиц. Если бы у меня был радиоуправляемый голубь, сценарий поведения которого я бы согласовывал, и то не могло бы выйти лучше. Состояние общего экстаза, крики ликования и вздымаемые в воздух руки, – все говорило о том, что дело сделано. Я рассчитывал привлечь всеобщий интерес к похоронам, но даже не надеялся на такой счастливый случай и такой невероятный успех.
Оставалась еще одна маленькая деталь. Краем глаза я заметил, что голубь не терял времени даром и явил миру неоспоримые доказательства того, что он был обычной птицей. Рукой я показал – закапывайте, а сам, продолжая следить за улетающим в сторону леса Святым Духом, воровским движением стер с креста птичье дерьмо. Все тем же носовым платком.
