Из кухни доносился крик доктора Дорна:
— Отпустите, кому говорю, молодой человек! А то там еще один безумец в портал рвется! Или хотите, чтобы он нас всех перебил? Это вам не ваша компьютерная стрелялка, а реальная жизнь!
Или роман?
— Ниночка! Ты где? Я иду! Готовься к пересдаче!
Нина, заметив, что доктор Дорн снова вырубил Славика и, подхватив нож с рукояткой в виде черепа, подкрался к лестнице, поднося к губам указательный палец, мол, ни звука, замерев за углом, откуда должен был появиться ничего не подозревающий, но зато вооруженный автоматом профессор Штык.
Нина осторожно поставила на полку «Серую шейку» — негоже книгам на полу валяться.
Любым.
И заметила, что в глубине тайного хода возникла темно-синяя дверь с рукояткой в виде разинутой пасти льва.
Третий раз за последние несколько часов.
Ее дверь.
Нина обернулась. Славик придет в себя и будет снова приставать и канючить, прося стать его женой, чтобы потом снова изменять с блондинистой грудастой работницей отдела аспирантуры Анечкой и ей подобными.
Доктор Дорн, вне всяких сомнений, в два счета справится с явно переоценивавшим свои силы (и ставшим жертвой идолов ложного авторитета — своего собственного!) профессором Штыком и снова будет просить стать ее женой и сопровождать по мирам.
А дверь, ее дверь, была только ее.
Как поступить, она решит: через семь минут!
Та-а-ак…
Нина быстро подошла к двери, распахнула ее и нырнула в спасительную тьму и…
…и, толкнув дверь, вдруг поняла, что оказалась в небольшом коридорчике, который вел куда-то в освещенную комнату, полную людей, в дверях которой стояло двое: кто-то высоченный, при обвислых усах, в мундире, и прикрываемый им низенький, при пышных бакенбардах, в плаще. Кинув взор в мутное, мухами засиженное оконце коридорчика, Нина увидела одетую по старинной моде даму, тащившую по стремительно темневшей улице сорванца в матросском костюмчике, грызшего ярко-изумрудный леденец-петушок на палочке.
Мальчик, посмотрев в сторону Нины, вдруг показал ей сине-зеленый язык, а Нина показала ему язык в ответ.
Судя по всему, это становилось их традицией. Причем литературной.
Куда она попала, было пока неясно, да и с какой миссией, непонятно. Пока еще непонятно. Но, судя по гардеробу дамы, угодила в годы тридцатые-сороковые XIX века.
Нина последовала по коридору дальше, затаилась у порога в комнату и окинула взглядом большую, на первый взгляд комичную, а на второй — весьма зловещую группку людей: много мужчин, несколько дам.
И внушавший трепет огромный жандарм, стоявший к ней спиной и провозгласивший:
— Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник по особым поручениям требует вас сей же час к себе. Он остановился в гостинице.
Эти сакраментальные слова, а также возникшая за этим уморительная немая сцена, во время которой все находившиеся в комнате, словно громом пораженные, приняли разнообразные позы, не оставляли сомнений, куда она попала.
«Ревизор» Николая Васильевича Гоголя, финальная сцена.
Но если все, собственно, на этой пантомиме и закончилось, то с какой миссией она угодила в эту литературную вселенную?
В этот момент из-за спины жандарма вынырнул юркий штатский при бакенбардах и в плаще, заявив неожиданно гулким голосом человека, привыкшего повелевать:
— Впрочем, ждать необходимости нет, дамы и господа! Спешу довести до вашего сведения пренеприятнейшее известие: ревизор, присланный по именному повелению в ваш город, то есть ваш покорный слуга, уже здесь! Не следует терять времени, нежась в провинциальных гостиницах, напрочь дрянных, ибо работы для меня у вас, как смею предположить, руководствуясь моим многолетним ревизорским опытом, непочатый край. Ну-с, начнем прямо сейчас!
Нина поняла: то, что закончилось в пьесе Гоголя, в мире, возникшем на основе этого произведения, имело продолжение. Причем, судя по тону и повадкам ревизора, на этот раз истинного, продолжение для аферистов, воришек, мухлежников и грешников губернского города N. более чем пренеприятнейшее.
После слов ревизора лакей, стоявший в глубине гостиной и державший зажженный подсвечник, уронил оный, и гостиная погрузилась во тьму.
Послышались сопение, кряхтение, шаги, чей-то громкий, мужской, крик: «Принесите новых свечей!» и более тихий, женский: «Ах, баловник, не распускайте рук!»
Наконец появились слуги с новым зажженным подсвечником, который осветил гостиную в доме городничего в губернском городе N. Казалось, ничего не изменилось. Все те же растерянные, пораженные, шокированные физиономии, вычурные жесты и театральные позы.
Ну, или почти ничего.
Потому что прибывший по именному повелению ревизор недвижимо лежал на пороге комнаты. А из его груди торчал острозаточенный письмооткрыватель.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»
Жандарм, тупо уставившись на ревизора, склонился над ним и сипло прошептал:
— Кажется, мертв! Убит!
И обвел крайне подозрительным взглядом всех присутствующих. Нина, всматриваясь в лица местного жуликоватого истеблишмента, увидела игру разнообразнейших чувств: радости, испуга, надежды, изумления.
Но ни разу жалости.
И поняла, в чем состоит ее новая миссия.
Найти убийцу гоголевского ревизора.
Того самого, которого заколол, воспользовавшись возникшей суматохой и, что важнее всего, спонтанной теменью в гостиной, один из столпов губернского города N.
Только вот кто?
Это ей и предстояло выяснить.
Поэтому, еще до того, как кто-то сумел раскрыть рот, Нина проследовала в гостиную и, остановившись около трупа ревизора, непререкаемым тоном (отлично помня по истории Хлестакова, что важнее всего с самого начала поставить себя) произнесла:
— Да, его убили. И это, дамы и господа, сделал один из вас. Кто именно, нам и предстоит узнать. И уверяю вас, мы это узнаем.
Не встретив сопротивления даже со стороны посеревшего жандарма (а что, если это он и убил?), Нина, обведя взором лица всех собравшихся, на которых было написано одно — паника, продолжила:
— Я, баронесса Нина Петровна Дорн, по личной просьбе государя императора сопровождала ревизора, ныне покойного, в ваш город. Потому как имею некоторый, надо отметить, весьма успешный опыт в расследовании жутких дел. В вашем городе, дамы и господа, много чего криминального творится, а теперь вот и убийство. И пусть один ревизор мертв, другой ревизор жив: я. И первое, что я сделаю, — немедленно приступлю к расследованию причин насильственной смерти моего коллеги от руки одного из вас.
