Алексей Александрович, и это пугало Нину более всего, сделался к жене предупредителен и даже нежен, что, как она отметила, пришлось весьма по душе Анне, так и льнувшей к супругу, которого, вероятно, все еще любила — или, узнав, что скоро вновь станет матерью, внушала себе, что любила.
И это было невыносимее всего: наблюдать за тем, как Каренин делает жене комплимент, обращается к ней с шуткой, целует своими узкими, как лезвие, губами.
Прекрасно зная, что отдал распоряжение убить Анну в тот же день, когда она разрешится от бремени.
Одно только утешало: до родов было еще полгода или около того, и Анне опасность не грозила — пока что.
Но это не означало, что Нине надлежало сидеть сложа руки. Она и не сидела — Анна, несмотря на положительные перемены в своем характере, все же загружала ее постоянными капризными требованиями, впрочем, уже более не шпыняя, а если и шпыняя, то в духе новой Анны: по-доброму, по-матерински.
На руку было и то, что графиня Самовар буквально на следующий день после приезда Анны заболела и, подхватив инфлюэнцу, блюла постельный режим у себя в особняке на Мойке.
Нина все надеялась, что графиня-интриганка, которая, вероятно, и вложила мысли об убийстве Анны в голову Каренина, считавшего себя великим стратегом, но искусно манипулируемого (и этого не замечавшего) Лидой Самоваром, скончается: вот было бы хорошо!
Однако графиня медленно, но верно шла на поправку, присылая каждый день по десять записочек для Каренина, а также для Анны, и все обещая, что на следующей неделе навестит «счастливых, осененных благодатью провидения родителей».
И это усиливало поиски ответа на сакраментальный вопрос русской интеллигенции: «что делать?».
Как-то, примерно через неделю после того, как о беременности Анны стало известно, к ней в гости пожаловали пять или шесть дам из высшего общества, на своего рода «вечеринку для мамочек» из высшего петербургского общества, чтобы обменяться последними трендами и сплетнями.
Анна, очаровательно выглядевшая в нежно-голубом домашнем платье (однако с отборными жемчугами на шее и в ушах), принимала элегантных подруг, которые, разоблачаясь, сбрасывали не менее элегантные шубы и, оставаясь в ужасно элегантных шуршащих платьях, следовали в элегантную Бархатную гостиную, отведенную для элегантной «вечеринки для мамочек».
— Ты, Нина, можешь быть свободна! — заявила Анна, отпуская ее — и явно не желая, чтобы прислуга присутствовала при обмене эксклюзивными и конфиденциальными сведениями из аристократических столичных кругов.
Раздался звонок, и появилась еще одна дама, которая, сбрасывая с плеча бесценное манто из сибирского соболя с огромной золотой пряжкой, в центре которой лучился невероятно крупный бриллиант, на руки Нине, произнесла:
— Ах, mes chéris, с этим переездом на Большую Морскую, в особняк, который муж купил у последнего князя Телепнева-Овчины-Оболенского, все кувырком, поэтому и припозднилась! Аннушка, ты потрясающе выглядишь! Беременность тебе к лицу, чего, увы, не могу сказать ни об одной из трех своих!
Анна, расцеловав ее в обе щеки, проворковала:
— Бетси, my sweet darling, мы так рады видеть тебя! Расскажи немедленно, как ты со своим князем намереваетесь обставить ваш новый дворец…
И увлекла эту особу, которая была не кто иная, как царица светских раутов императорского Санкт-Петербурга княгиня Бетси Тверская (вспомнила роман Нина), в гостиную и плотно прикрыла дверь.
Нине же не оставалось ничего иного, как отнести драгоценное манто из сибирского соболя в прихожую, дабы повесить его к прочим шикарным шубам дам-гостей.
«Большая Морская»! Ну да, Бетси Тверская со своим князем переехала на ту же улицу, где располагался кабинет доктора Дорна.
Так что же ей мешает отправиться туда и провести разведку боем?
Нина знала, что мешает: хотя бы тот факт, что если к Дорну, который принимал исключительно представителей аристократии и денежных кругов, заявится бедно одетая дамочка, которая к тому же пожелает узнать, во сколько ей обойдется устранить своего, скажем, мужа, то ее не только выставят за дверь, но, не исключено, убьют прямо там, в приемной доктора Дорна.
И смотря на драгоценное манто из сибирского соболя, которое все еще держала в руках, Нина подумала: «А кто сказал, что мне надо явиться туда как бедной дамочке?»
Через час в приемную медицинского салона доктора Дорна (старая темная мебель, стены, обитые вишневым бархатом, тусклые картины на морскую тематику) вошла дама, облаченная в умопомрачительной стоимости манто из сибирского соболя с золотой пряжкой, с крайне крупным бриллиантом. Лицо ее было скрыто густой, спускавшейся с элегантной модной шляпки вуалью.
На руке, обтянутой перчаткой, сверкнул крайне массивный рубин (Нина позаимствовала кольцо, как и шляпку, из гардеробной Анны, занятой своими гостями), в ушах сверкнули потрясающие екатерининские сережки с тяжелыми грушеобразными жемчужинами (они достались ей в наследство от покойной матери, а той от ее бабки: Анна их ужасно не любила, считая старомодными, и, говоря, что от них болят уши, что была сущая правда, никогда не надевала), и в лицо невысокому господинчику в черном костюме, который встретил ее и с поклонами провел в приемную, пахнуло крайне дорогими парижскими духами, которые, по слухам, предпочитала супруга цесаревича (флакон стоял на столике туалетной комнаты Анны — духи она купила, но не пользовалась ими, считая тяжелыми и вызывающими головную боль).
Сразу же оценив стоимость наряда и аксессуаров новой клиентки (и, разумеется, не подозревая, что под манто, которое Нина не могла снимать ни при каких обстоятельствах, у нее было простое платье горничной), господинчик таинственно произнес:
— Могу ли я узнать, назначено ли вам, сударыня?
Копируя подруг Анны, Нина произнесла томным голосом:
— Нет, милейший!
«Милейший», чуть усмехнувшись, заметил:
— Но вы, как полагаю, желаете увидеть доктора Дорна?
— Желаю, милейший! Это дело жизни и смерти!
Последнее слово Нина выделила особо, и господинчик, низко поклонившись, сообщил:
— По крайне счастливому стечению обстоятельств, сударыня, доктор Дорн как раз в состоянии принять без записи. Как о вас доложить?
Нина, играя роль столичной аристократки, заявила:
— Никак! Мое имя я назову только ему самому, милейший! Однако могу вас уверить, что я не горничная!
Господинчик, мило улыбнувшись барской шутке, сказал:
— Однако вы ведь пришли по рекомендации? Потому что доктор Дорн без рекомендаций не принимает.
Нина была готова и к такому повороту событий.
— Мне рекомендовала услуги доктора Дорна моя хорошая подруга, графиня Нордстон!
