Нина обмерла — сопровождать Анну на бал? С чего это та так раздобрилась?
И вдруг поняла — ну, конечно, хочет поставить свою зазнавшуюся прислугу на место, привезя с собой в этом жалком наряде, и, блистая, как петербургская гостья в московском высшем обществе, продемонстрировать Нине свое могущество.
— Но мне… мне не в чем ехать… — пробормотала девушка, которая ходила все в том же платье, в котором была уже в Скотопригоньевске и в котором отправилась в путешествие в «Анну Каренину».
— Вот в своей робе и поедете! — заявила с лучезарной улыбкой Анна. — Принцесса вы наша де Ламбаль! А теперь живо, помогите мне!
Пришлось одевать Анну, которая была в подозрительно хорошем настроении. Нина даже знала отчего. Барыня ведь утерла нос наглой горничной, намереваясь сделать ее посмешищем всех и вся, привезя с собой, как некоторые привозят экзотического питомца.
— Что вы такая кислая? — спросила ее Анна премило. — Ну да, ваше платьишко такое… старомодное! Лет десять назад, если не все пятнадцать, в отдаленных губерниях такое носили. Ах, кажется, у меня есть для вас кое-что!
И она вручила ей свое старое платье, в которое Нина по той причине, что была намного выше Анны, просто не влезла бы — а если бы и влезла, то обнаружила огромную дыру под мышкой.
— Вы ведь подлатать сможете, милая? — спросила Анна, вертясь перед зеркалом. — Считаете, черный мне идет? Эта малютка Кити убеждает, что мне надо надеть лиловое, но лиловый я не люблю. Он какой-то… старушечий!
Нина, критически считая, что черный Анне, с ее черными волосами, черными же глазами и кожей цвета слоновой кости, удивительно к лицу, а лиловый — совсем нет, решила, что не станет говорить этого барыне.
— Черный — это как на похороны? — спросила вместо этого Нина, раздосадованная поведением Анны, и та, отшвырнув от себя черное платье, заявила:
— Вы с вашей прямотой, милочка, еще в беду попадете. Нет, черное ни за что! Так и быть, надену лиловое. Хотя, кажется, у меня было еще изумрудно-зеленое, то самое, в котором я была на последнем приеме в Зимнем…
Да, изумрудно-зеленое Анне тоже подошло бы, но Нина не желала допустить этого. Раз свет будет смеяться, то не только над ней одной, но и над Анной тоже.
Желая, чтобы на балу Анна появилась в ужасно не шедшем ей лиловом платье, Нина, стоя к ней спиной и тихо, чтобы не было слышно треска ниток, отрывая воротник, в наигранном отчаянии воскликнула:
— Ах, у него воротник отошел! Причем сильно! Велите подлатать? Правда, я шью неважно…
Анна, чуть ли не в слезах осмотрев изумрудно-зеленое, только что загубленное Ниной платье, воскликнула:
— А что вы вообще делать умеете, милая! Времени уже нет, да и не люблю я латаные вещи. Так что готовьте лиловое!
Нина боролась с искушением испортить еще и лиловое, и тогда Анне вообще пришлось бы остаться дома по причине отсутствия наряда для бала, но, во‑первых, Анна, уже примерив только что лиловое платье, знала, что оно без изъяна, и, во‑вторых, Нине самой ужасно хотелось попасть на настоящий бал.
Хотя бы и в роли бедной родственницы, точнее, старомодно одетой прислуги.
Когда Анна облачилась в лиловое платье, с лиловой же бархоткой на шее, она потребовала от Нины, чтобы она сделала ей волосы так же, «как и в поезде».
Та, подбирая и опуская локоны, все думала, отчего Анна такая злюка. Могла бы жить в свое удовольствие, радоваться своему положению в обществе, богатству, счастливой семейной жизни.
Вероятно, в этом и была проблема: семейная жизнь у Анны была далеко не самая счастливая. Нине даже сделалось жаль эту несносную барыню, девушка задумалась, и тут раздался визгливый голос Анны:
— Не тяните так локон, милочка, мне больно! У вас что, две левых руки?
Нина, ничего не возразив, поняла, что нет, Анну ей совершенно не жаль!
До поездки на бал оставалось минут десять, когда Долли, одетая пышно, но безвкусно во что-то лазоревое, поманила за собой Нину и, проведя в небольшую угловую комнату, в которой стоял огромный, забитый платьями дубовый шкаф, сказала:
— Выбирайте любое! Мы, кажется, с вами примерно одного роста, хотя я в последние годы несколько раздобрела…
Нина, которая считала, что Долли, наоборот, едва ли не страдала анорексией, была готова броситься доброй хозяйке дома Облонских на шею.
Долли же, вытаскивая одно платье за другим, бормотала:
— Вот это пурпурное? Нет, цвет давно вышел из моды. Тогда просто белое? Нет, там половина девиц будет в белом. Голубое? Но у вас глаза карие…
Нина заметила простое черное платье, очень похожее на то, которое хотела надеть Анна, но так и не надела, предпочтя лиловое.
И которое в романе все же надела — но, черт побери, они были не в романе!
— Черное? — с сомнением спросила Долли, а Нина, приложив платье к груди и убеждаясь, что оно как раз по ее размеру, ответила:
— Все будут в белом или пастельном, так что черное будет выделяться…
Именно так и хотела поступить Анна — так она и обратила внимание на себя Вронского.
— Ну, как хотите, Нина Петровна… — заметила неуверенно Долли, которая, как поняла Нина, в вопросах моды была полным профаном. — Может, все-таки белое?
Нина там же, за ширмой (хоть и китайской, но не красной, как в доме Федора Павловича Карамазова, а соломенно-желтой), переоделась — и при этом нащупала в кармане юбки какие-то смятые страницы.
Вынув их, она с изумлением убедилась, что это первые страницы «Смерти Ивана Ильича». Как они там оказались?
Нина припомнила — ну да, она вырвала их у впавшего в истерику и губившего книги в «Книжном ковчеге» профессора Штыка, а потом машинально сунула их в карман, подчистую забыв о них.
Нина расправила страницы, мельком пробежав первый абзац. Только вот как вышло, что она может читать взятую с собой из своего мира книгу?
Ведь в случае с «Братьями Карамазовыми» в Скотопригоньевске и название романа, и текст исчезли!
И поняла: ну, конечно, исчезли, потому что она попала в «Братьев Карамазовых». Как исчез бы текст «Анны Карениной», ею сюда прихваченный.
Но так как она прихватила «Смерть Ивана Ильича», а попала в «Анну Каренину», то текст остался. Хотя бы и всего первые несколько страниц.
Только зачем они ей?
Решив, что выбрасывать эти страницы она ни в коем случае не будет, Нина разгладила их и осторожно положила снова в карман юбки, которую ей придется напялить, когда она вернется с бала.
И у нее мелькнула мысль: «А что, если это своего рода знак или, более того, подспорье в выполнении ее миссии?»
