Значит, миссия ее еще не завершена? И это вселяло определенные надежды — значит, она все еще могла сделаться любовницей Вронского.
И пусть это ни к чему не приведет и величайшим романом мировой литературы не станет, однако она наверняка получит огромное удовольствие.
— Милая, вы что, оглохли? — Нину привел в чувство спокойный, но злобный голос Анны. Та, стоя около нее, в упор взирала на девушку, витавшую в облаках. — Возьмите мою картонку со шляпами! И не забудьте несессер!
И, обращаясь к Стиве Облонскому, который приветливо склонил голову, произнесла:
— Аннушку угораздило подцепить воспаление легких, пришлось взять в поездку к тебе эту новенькую…
— Сударыня, крайне польщен, — произнес Стива. — Князь Степан Аркадьевич Облонский к вашим услугам, родной брат Анны Аркадьевны. Имею ли счастие узнать ваше имя?
Он посмотрел на Анну, которая, закусив губу, натягивала перчатку, и Нина поняла: она элементарно забыла имя своей новой горничной!
Если вообще его знала…
Ее так и подмывало, в пику Анне, назвать себя принцессой де Ламбаль, однако провоцировать ненужную ссору не хотела.
Всегда, если понадобится, может сделать это в будущем.
— Нина… Нина Петровна… — Она смешалась и добавила: — Достоевская…
Стива вздернул брови:
— Ах, случаем, не родственница ли великому Федору Михайловичу?
Настал черед Нины закусить губу. Ну да, это в Скотопригоньевске, созданном фантазией Достоевского, никто не знал писателя Достоевского, а вот в «Анне Карениной» он, конечно же, был известен.
Выходит, тут, в мире «Анны Карениной», никто не слышал о Льве Николаевиче Толстом — ну не мрак ли?
Смешавшись, Нина поправилась:
— Очень и очень дальняя, мы даже не знакомы. Но это моя девичья, а по мужу я Толстая…
— Ах, вы замужем, сударыня! Какой же счастливец ваш супруг… Графу Алексею Константиновичу, создателю «Вурдалаков», случаем, тоже не родственница?
Ну да, здесь знали только одного графа Толстого, но никак не другого, Льва Николаевича. И Нина снова решила: полный мрак!
— Нет-нет, я не из дворян. И вообще, я вдова…
Что-то она окончательно завралась, а Анна, следившая за их беседой со все возрастающей тревогой, быстро вмешалась, беря брата под руку:
— Ах, Стива, вечно ты со своими пролетарскими замашками! Оставь прислугу в покое. Слышала, что и дома ты уделял ей повышенное внимание…
Увлекая брата из вагона — и, как поняла вдруг Нина, опасаясь, что легкомысленный Стива после связи с гувернанткой детей переключится на привезенную ею с собой новую горничную, — Анна сменила тему, а Степан Аркадьевич, обернувшись, послал Нине сладкую улыбку.
Что ж такое, отчего-то все мужики высшего общества XIX века уверены, что она — легкая добыча!
Мимо нее прошел уже знакомый ей проводник, сделавший ей более чем недвусмысленное предложение, и Нина ощутила, как он ущипнул ее за ягодицу.
И не только высшего общества!
Девушка, спешно прихватив все то, что наказала ей взять Анна, поспешила вслед за ней из вагона, категорически отказавшись от помощи проводника, все норовившего склонить ее к жаркому вечерку вдвоем.
— Вы пленили мое сердце… Я ведь вас найду, сударыня, — произнес он тихо, и Нина, явно не желая видеть этого субъекта еще когда-либо в своей жизни, заявила:
— Не советую. Мой супруг очень ревнивый. Вышибет из вас дух одним ударом своего пудового кулака. Он у меня, знаете ли, мясник!
Да, снова вранье, но, судя по вытянувшейся физиономии проводника, вранье, вполне оправдавшее возложенные на него надежды: проводник тотчас отвалил от нее.
Нина ступила на засыпанную снежком платформу, чувствуя, что ей холодно. Ну конечно, она ведь в том же самом легком платье, в котором была до этого в Скотопригоньевске, а теперь перешла в «Анну Каренину».
— Сударыня, это же ваше? — Второй проводник нагнал ее, протягивая ей изящный полушубок. Он Нине не принадлежал, а, вероятно, даме в большой шляпе с мальчиком в матросском костюмчике, однако девушка, быстро взяв его, поблагодарила проводника и закуталась в зимнюю одежду.
Так-то лучше.
И поспешила за Анной и Стивой, которые, к счастью, еще не успели далеко уйти. Нина заметила движение по платформе и пробежавшего мимо человека в фуражке.
— Ах, что случилось? — спросила капризно Анна, и Стива в сопровождении графа Вронского отправились на другой край платформы, чтобы узнать, что же произошло: а имело место, судя по гудящим голосам и охам, что-то далеко не самое приятное.
Анна, топнув ножкой в изящном сапожке, заявила, обращаясь к Нине:
— Ну, что же вы стоите без дела! Идите за Степаном Аркадьевичем и узнайте, в чем дело. И тотчас доложите обо всем мне!
Нина как можно более милым тоном произнесла:
— Там сторожа поездом задавило. Сразу надвое разрезало. Жуткое, кровавое, неприятное зрелище. Вас проводить?
Чтобы знать, что там приключилось, не надо было сопровождать Стиву — Нина и так помнила, что имело место в романе.
Но именно что в романе — там смерть задавленного поездом сторожа была своего рода дурным предзнаменованием, инфернальным отблеском смерти годы спустя под колесами другого поезда самой Анны, сюжетным ходом Льва Николаевича Толстого.
Но они были не в романе, а в реальности, хотя бы и связанной с романом. Да и у Анны, если уж на то пошло, теперь не было причин бросаться под поезд: с Вронским она не познакомится, его любовницей не станет, сына не потеряет, высший свет от нее не отвернется.
И эта несносная особа, не ведая, что Нина только что спасла ей жизнь, обращается с ней как с прислугой.
Хотя почему, собственно, как — она и была прислугой Анны. Да и кто сказал, что Анна все же не кинется под поезд — не из-за Вронского или конца их связи, а также опостылевшей жизни и, вероятно, вызванных этим депрессий, усугубленных приемом морфия, а из-за чего-то иного.
Мало ли у человека есть причин, чтобы лечь под поезд!
Хотя у такой самовлюбленной, избалованной особы, каковой была Анна, ни одной!
— Откуда вы знаете? — снова топнула ножкой Анна. — Вы тут сочинительством не занимайтесь и голову мне не морочьте! Идите и посмотрите, что случилось, и немедленно доложите мне и графине!
Старая графиня Вронская слабо улыбнулась, явно не рискуя вступать с Анной в диспут.
Нина, еле сдержав вздох, отправилась в указанном направлении. А что, если имело место что-то другое? Потому как смерть сторожа под колесами поезда требовалась Толстому в романе, но в реальной жизни могло случиться все, что угодно.