И тогда бы добрая матушка Вронского немедленно бы предложила ей место у себя…
Нина, оказавшись в мускулистых объятиях графа Алексея Кирилловича Вронского, вдруг поняла, что могла бы оставаться так долго.
Очень долго.
Нет, что за мужчина! Она теперь понимала Анну, влюбившуюся в него — и вдруг ей стало ясно: похоже, не Анна, а она сама влюбилась в этого эффектного военного, который сжимал ее в руках.
Причем сжимал уже несколько дольше того, чем позволял этикет.
И это в присутствии своей пожилой матушки и будущей любовницы.
— С вами все в порядке? — спросил он, и Нина вдруг ощутила, что его рука скользнула туда, куда вообще не должна была скользнуть.
Если бы в свое время подобное отчебучил Федор Павлович Карамазов, она бы ему надавала пощечин и даже укусила за нос.
Он и отчебучил.
А вот с графом Вронским, который все еще сжимал ее в руках, все было иначе. Нина вдруг подумала, что если бы, подобно старику Карамазову, Вронский вдруг решил бы предстать перед ней в костюме Адама, то вряд ли бы она стала обороняться от него при помощи турецкого ятагана.
Только она знала: если перед ней кто и возникал голым, так Федор Павлович, но отнюдь не Алексей Кириллович.
Потому как подобные сцены были зарезервированы за Анной — за Анной, которая, несмотря на легкое движение поезда, все еще смотрела в окно.
А отнюдь не на своего любовника, пусть и будущего.
— Да, со мной все в порядке… — пролепетала Нина, чувствуя, что начинает предательски краснеть, что не ускользнуло от графа Вронского, рука которого спустилась еще ниже того места, где пребывала до этого.
И где ей было категорически запрещено пребывать.
В дверях раздался шум, появился невысокий рыхлый субъект с веселым лицом бонвивана, и Анна наконец повернув голову, уставилась исключительно на него, но совсем не на Вронского, который наконец-то отпустил Нину.
Хотя, как она отметила, с большой неохотой.
— Сестра, Анна! — произнес этот субъект, являвшийся не кем иным, как Стивой Облонским, и последовали обычные в таких случаях у представителей высшего света формы приветствия.
Старая графиня, явно гордясь своим сыном-военным, произнесла:
— Это мой Алеша, сударыня. Граф Алексей Кириллович Вронский…
Анна, рассеянно глядя на него, увлеченная рассказом Стивы, который тотчас завладел ее вниманием, протянула руку, и Вронский быстро и как-то незаинтересованно поцеловал ее, тотчас переключив свое внимание обратно на Нину.
Появился проводник, желавший помочь с багажом, и Вронский, увлекая Нину в коридор, уже кишевший пассажирами и встречающими, шепнул ей на ухо:
— Вы прелестны, мадемуазель! Вы же приехали с этой Карениной? Остановитесь в доме Облонского? Я вас найду…
И, тотчас сделавшись внимательным и заботливым сыном, ринулся к своей пожилой матушке.
Нина, чувствуя, что у нее горят щеки, не знала, как себя вести. Вронский должен был повстречаться первый раз с Анной, это должно было стать началом их роковой связи — а вместо этого он подержал в объятиях горничную Анны и даже шепнул ей, что найдет ее.
При этом напрочь проигнорировав Анну, которая, впрочем, увлеченная своим братцем и его рассказами, также не обратила внимания на Вронского.
Что же она наделала своим появлением! Выходит, помешала первой встрече Анны и Вронского — а, не исключено, тем самым и их скандальной связи? Конечно, они могли сойтись и позднее, однако все равно все уже шло не так, как в романе Льва Николаевича.
Ну, по той простой причине, что они и не были в романе Льва Николаевича, а были в реальном мире, лишь отчасти похожем на тот, который был в произведении бородатого графа-мужика.
Нина лихорадочно размышляла, думая, как обратить внимание Анны и Вронского друг на друга, но тот был занят своей престарелой матушкой, а Анна поглощена разговором со Стивой.
Нина ощутила, что ее охватывает ужас, а потом вдруг подумала о том, что, не исключено, в этом и заключалась ее миссия — расстроить связь Анны и Вронского в самом начале!
И каждый из них проживет потом свою собственную жизнь, на этот раз друг без друга: Анна не бросится в итоге под поезд, а Вронский, уставший от жизни, не отправится на русско-турецкую войну, ища забвения, где и найдет смерть.
Все будут счастливы по-своему, как, впрочем, и несчастливы — тоже по-своему. Проживут долго и счастливо и, кто знает, может, даже до времен революции дотянут…
Романа, конечно, тогда никакого не будет — ни между Анной и Вронским, ни из-под пера Льва Николаевича. Это, конечно, невосполнимая потеря для мировой литературы, хотя роман-то останется: в ее мире. А вот в мире Анны и Вронского никакого романа между обоими не будет!
И Нина поняла, что не очень-то огорчается по этому поводу. Анна явно не сделала бы Вронского счастливым, да и он ее, вероятно, тоже.
И снова подумала о его крепких объятиях и о его обещании, что он найдет ее.
И что будет потом — жаркий вечерок вдвоем? Чем, собственно, предложение этого светского щеголя отличалось от предложения проводника поезда, которое она с гневом отвергла?
Так почему должна принимать от графа Вронского — только потому, что он юн, красив, богат и харизматичен?
Тогда она ничем не лучше Анны, а Нина была уверена, что лучше. Хотя, в отличие от Анны, у нее нет ни мужа, ни сына.
А только дружок Славик, да и тот бывший. Значит, она может позволить себе ринуться в омут наслаждений с Алексеем Кирилловичем Вронским?
Но вряд ли это была цель ее визита сюда: чтобы стать его любовницей. Наверняка таких мимолетных связей с привлекательными горничными, смазливыми актрисами и симпатичными модистками в жизни этого великосветского ловеласа было десятки, если не сотни.
И вряд ли Лев Николаевич Толстой напишет об этом свой гениальный роман с названием по имени центрального женского персонажа: «Нина Арбенина».
Вряд ли.
Но тогда значило, что ее пребывание в «Анне Карениной», только начавшись, уже подошло к концу. Кто, собственно, сказал, что она должна оставаться тут долго? Помешала адюльтеру Анны и Вронского, пора и уходить обратно.
И вызывать для профессора Штыка «Скорую помощь».
Но если ее миссия успешно завершена (а Нина отчего-то не сомневалась, что успешно), то что она все еще здесь делает?
Где же дверь, которая должна в таком случае возникнуть прямо перед ней, чтобы она покинула этот мир и перешла в свой?
Никакой такой темно-синей двери с ручкой в виде разинутой пасти льва нигде не было — только двери купе из полированного красного дерева.
