Ну, не вся, а всего лишь сынок самой графини, о чем та, конечно же, еще не знала, а знай, вряд ли была бы в восторге и наверняка посоветовала бы Анне побриться налысо и напялить оранжевый парик с гребнем панка.
Если бы в XIX веке имели представление, кто такие панки.
Анна, которой слова графини были явно приятны, судя по улыбочке на чувственных розовых губах, с напускной добродетелью произнесла:
— Ах, графиня, что вы, я так люблю своего Алексея Александровича! И моего сыночка Сережу…
Куда там, «так любит»! Высокопоставленного мужа она вряд ли вообще когда-то любила, а в последнее время просто по привычке сносила.
С сыном было сложнее — да, любила, видимо, но себя любила еще больше, потому что отказалась от него ради Вронского.
— А теперь принесите мне мою лиловую бархотку, милая! — приказала Анна, впрочем, отдав это распоряжение на редкость добрым тоном, и Нина, не мешкая, вышла из купе.
Но куда ей идти? Где ей взять эту бархотку для Анны Аркадьевны?
И медлить было нельзя, иначе настроение Анны опять переменится и она снова превратится в ведьму. А этого Нине ой как не хотелось…
На ее счастье, появился проводник, на этот раз иной, а не тот, что предлагал ей провести вместе жаркий вечерок, и Нина, запинаясь и чувствуя себя последней идиоткой, сказала, что не помнит, в каком купе ехала…
Проводник, ничему не удивляясь, любезно отвел ее в последнее купе в вагоне, раскрыл дверь, и Нина увидела даму в большой шляпе в сопровождении мальчика в матросском костюмчике.
Надо же, эту же самую даму и этого же самого мальчика она уже видела в Скотопригоньевске в «Книжном ковчеге».
Или не тех же самых, но крайне на них похожих?
Показав мальчику язык, Нина осмотрелась, заметила возлежавший на верхней полке массивный чемодан с золочеными инициалами «АК», попыталась его поднять, что не получилось, но тут на помощь к ней пришел проводник, опустивший кофр на пол, и Нина, раскрыв его, стала искать бархотку хозяйки.
Когда она наконец с нужной деталью аксессуара появилась в купе Анны, та, прихорашиваясь у зеркальца, недовольно произнесла:
— Милочка, почему так долго? И отчего вы притащили лиловую? Я же русским языком вам сказала — черную! Ах, понимаю, вы только на французском со мной общаетесь! Охотно повторю и на французском!
И она, как отметила Нина, с прекрасным французским прононсом пояснила, что желает получить черную бархотку.
Хотя — Нина это отлично помнила — пять минут назад требовала лиловую.
Графиня Вронская, улыбнувшись Нине, сказала:
— Ах, Анна Аркадьевна, черное вам так к лицу, как немногим! А лиловый старит!
— Вы так находите? — вырывая у Нины из рук бархотку, спросила Анна. — Гм, неужели в самом деле старит? А черный, думаете, нет?
— Вы так молоды и прелестны, что можете позволить себе носить черное безо всякой задней мысли, — вздохнула старушка. — Это я ряжусь во все черное после того, как четыре года назад скончался мой супруг, граф Кирилл Иванович, причем так мучился, бедняжка, так мучился, у него же был рак, под конец такие боли, да и облысел он совсем, хотя всегда гордился своей шевелюрой, но если бы не доктор Дорн…
Окаменев, Нина подумала, что не так что-то расслышала. Старая графиня что, в самом деле только что сказала, что ее помершего четыре года назад от рака мужа лечил доктор Дорн?
Однако спросить графиню напрямую она, конечно же, не могла: прислуга, к тому же чужая, просто не имела права задавать такие вопросы — тем более разговаривали-то Анна и старуха Вронская, а она просто бессловесно присутствовала при этом!
Однако графиня снова упомянула, причем в восторженных тонах, доктора Дорна, который лечил ее мужа-графа, и поняла: нет, не ослышалась.
Ну что же, доктор Дорн был известен не только в Скотопригоньевске, но и здесь, в мире «Анны Карениной», хотя в романе никакого такого доктора Дорна, в этом Нина не сомневалась, просто не было.
Но то в романе, здесь же был мир, существовавший по собственным законам. И в котором имелся свой доктор Дорн.
Свой или все тот же самый?
Слушать повествования графини о кончине ее супруга, его роскошных похоронах, которые почтили своим присутствием члены императорской фамилии, а также перечисление всех тех имений, раскиданных по России, которые он ей оставил наряду с многомиллионным состоянием, Нина не хотела, как, судя по сердитому выражению лица, не хотела и Анна, однако им пришлось: поток воспоминаний старушки было не остановить.
Нина же все ждала, что графиня Вронская снова упомянет доктора Дорна, но этого не произошло.
Наконец поезд стал значительно сбавлять скорость, раздался затяжной гудок, и Анна, прервав наконец рассказ своей попутчицы, произнесла, выглядывая в окно:
— Ах, я вижу на перроне своего брата, Стиву! А вас ведь встречать будут, графиня?
— Мой сын, сударыня, граф Алексей Кириллович Вронский. Вы ведь с ним не знакомы?
Анна, увлеченная происходящим на перроне и радостно улыбаясь, явно в предвкушении встречи с братом, рассеянно ответила:
— Ах нет, однако многое о нем слышала…
Нина подумала, что через пару мгновений все изменится. Граф Вронский войдет в купе — и так состоится первая встреча двух будущих любовников, которая впоследствии станет началом их роковой связи.
Дверь распахнулась, и появился он — невысокий, плотный, атлетичный, с бычьей шеей, не такой уж красивый, как ожидала Нина, однако явно не лишенный животного магнетизма.
И отчего-то подумала: неутомимый в постели.
От этих мыслей девушка покраснела. Анна же все еще смотрела в окно, разглядывая встречающих и не желая удостоить своего любовника хотя бы мимолетным взглядом.
Своего будущего любовника.
Вронский, остановив свой быстрый, заинтересованный взгляд на Нине, впрочем, всего на мгновение, произнес по-французски, припадая к щеке матушки, которая была явно рада увидеть сына:
— Маман, рад, что путешествие прошло без осложнений. Поезд запоздал, причем значительно. Вы, смею надеяться, в добром здравии?
Анна по-прежнему пялилась в окно, и тут поезд вдруг слегка тряхнуло, и он, несмотря на то, что уже стоял на перроне, проехал несколько метров вперед.
От этого Нина, не сумев удержаться на ногах, полетела в сторону, и если бы не отличная реакция графа Алексея Кирилловича Вронского, непременно влепилась бы в спину своей хозяйки Анны Аркадьевны.
Что бы за этим последовало, Нина даже представить боялась.
Но Вронский спас ее от очередной головомойки, не исключено, сопряженной с немедленным увольнением — хотя, может, так и должно было быть?
