— Так не доставайся же ты никому!
Георгий Георгиевич, беспомощно копошась на полу, простонал:
— Ниночка, он же уничтожит сейчас особые экземпляры, при помощи которых можно побывать в одноименных литературных мирах. И они навсегда окажутся закрытыми, по крайней мере, в нашем «Книжном ковчеге»! Остановите его!
Нина ринулась к Штыку, который, войдя в раж, крушил и уничтожал все вокруг себя. Нина, вырвав у него несколько смятых страниц, сунула их в карман юбки, раздумывая, как с профессором совладать: не пихать же его с лестницы.
Хотя почему и нет — заработает перелом обеих стоп, будет знать, как в стиле обскурантов и приверженцев диктатуры уничтожать книги.
Однако книги словно сами пришли на помощь — большой гипсовый бюст Шекспира, стоявший на полке, видимо, по причине сотрясений, вызванных профессором, соскользнул вниз — и приземлился прямо на темечко Штыку.
Тот, издав булькающий звук, повалился на пол.
Георгий Георгиевич, на карачках доползя до полок, причитая, собирал листы, а Нина, склонившись над обездвиженным Штыком, озабоченно произнесла:
— Кажется, ему нужна медицинская помощь. Надо бы «Скорую» вызвать…
— Он мою библиотеку уничтожил, пусть сдохнет! — плакал Георгий Георгиевич, и Нина поморщилась — книги книгами, пусть даже являющиеся проводниками в иные миры, но не бросать же человека, пусть и такого никчемного и мерзкого, как профессор Штык, на произвол судьбы.
Так же, как она не бросила бы на произвол судьбы иного никчемного и мерзкого человечишку, Федора Павловича Карамазова.
Даже абсолютно голого, со сверточком с тесемочками из тайничка за ширмочками перед причинным местом.
Нащупав пульс профессора, она вынула телефон, чтобы вызвать «Скорую», но библиограф схватил ее за лодыжку.
— Ниночка, забудьте об этом ничтожестве! Книги важнее! Помогите мне, я ничего не вижу. Господи, это же такая же бессмысленная акция уничтожения, как и пожар в библиотеке аббатства!
И тут он внезапно утих, громко произнеся:
— Вы слышали?
— Нет, а что? — спросила Нина, отрываясь от дисплея телефона, и Георгий Георгиевич произнес:
— Это особый звук, мне отлично знакомый. Я ни с чем его не спутаю. Там, за дверью, снова открылся портал!
Нина, подойдя к проему за книжной полкой, заглянула туда — и увидела ее.
Дверь.
— Ну что, какая? — спросил в небывалом волнении библиограф. — Чтобы дважды за один вечер для одного и того же путешественника, такого еще не бывало. Хотя да, ведь новый день настал, но все равно такое крайне редко бывает. Иногда она месяцами не открывается, а чтобы с такой частотой…
И, ущипнув Нину за лодыжку, требовательно повторил:
— Так какая, красная, с металлическими заклепками? Тогда мне пора.
Дверь была темно-синяя, с ручкой в виде разинутой пасти льва.
Узнав это, библиограф приуныл и, отпустив лодыжку Нины, подтолкнул ее вперед.
— Идите! Это вам приглашение, Ниночка!
— Но что, если я не хочу… — ответила она, зная, что это не так.
Библиограф, отлично понимая, что это не так, протянул:
— Не хотите? Не смешите Гегеля со Шлегелем, Ниночка! Идите, вам говорю! Вас приглашают!
Посмотрев на заворочавшегося профессора Штыка, Нина спросила, как же быть с ним.
— Позабочусь! — отрезал Георгий Георгиевич, и Нина, не особо ему доверяя, переспросила, сдержит ли он слово.
— Вы все равно через семь минут вернетесь, Ниночка, и клянусь, за это время я его тут вилкой в самые нежные места организма не истыкаю. Хотя он вполне заслужил! Вот придете обратно, и тогда отправим его в больницу. В психиатрическую больницу!
Согласившись про себя, что профессор Штык, явно дышавший и уже даже начинавший приходить в себя, может потерпеть семь минут, Нина посмотрела на устроенный им литературный хаос и произнесла:
— Но если какая-то книга и выпала, то я ее не найду…
— Идите! — повторил в третий раз властно Георгий Георгиевич. — Книга вас выбрала, билет уже прокомпостирован. Так даже лучше — сами не знаете, куда попадете!
А в самом деле: куда?
Неужели опять в «Братьев Карамазовых», но с иной миссией?
Или в «Войну и мир»? Но если так, то главное, чтобы Пьер Безухов не влюбился в нее. Хотя он ведь был богатейшим человеком империи того времени!
Или в «Смерть Ивана Ильича»? Хотя нет, туда путь из этого «Книжного ковчега», после уничтожения профессором Штыком соответствующего тома, закрыт навсегда.
— Идите, Ниночка! Всего семь минут! А я пока в себя приду от этого кромешного ужаса, устроенного Борей. Ох, он мне и Вильяма нашего Шекспира расколол, вот ведь кошмар-то!
Нина подошла к двери, открыла ее, шагнула во тьму и…
…и оказалась внезапно перед другой дверью, из полированного красного дерева. Она уже переместилась или вернулась? Девушка посмотрела по сторонам и по легкому покачиванию, а также монотонному постукиванию вдруг поняла, что находится в совершенно ином месте.
Значит, произошло! Она прошла через портал — и оказалась… Ну да, собственно, где она оказалась?
В поезде!
Поезд был не современный, а — и это бросалось в глаза немедленно — старинный, причем явно люксовый.
Мелькнула мысль: уж не в «Восточном экспрессе» ли?
Против встречи со знаменитым сыщиком Эркюлем Пуаро Нина ничего не имела и, уверенная, что так оно и есть, потянулась к ручке двери купе, вдруг осознав, что в руках держит…
Да, что, собственно, она держит?
Какой-то ящичек, причем, судя по всему, из крокодиловой кожи. Ну, так и есть, нечто наподобие несессера.
Рука Нины замерла у двери, и вдруг послышались голоса, доносившиеся откуда-то сбоку, видимо, из другого купе. Дверь с шумом отворилась, и она увидела проводника в форменной тужурке и фуражке, вышедшего оттуда.
Причем, как отметила Нина непроизвольно, говорил он по-русски. Разве проводник из «Восточного экспресса» говорил по-русски? Там среди гостей была ужасно богатая и крайне надменная русская княгиня, но проводник, насколько она могла помнить, являлся французом или швейцарцем.
Ну да, ведь не все детали, которые известны по книге, в реальности — в реальности этой книги — повторяются. Так почему, собственно, проводник не мог быть русским?
Проводник же, подоспев к ней, на чистейшем русском языке и произнес:
— Ах, сударыня. Позвольте, я открою вам дверь, у вас же руки заняты. Прошу вас!
