С шумом прихлебывая чай, вскипяченный на плите Георгия Георгиевича.
— …и это просто невероятная наглость и подлость с твоей стороны, Гоша, нарушить наше джентльменское соглашение и взять в свои наследницы эту пигалицу, эту пустозвонку, эту пустышку…
Нина, ничуть не обидевшись на эти, если уж на то пошло, крайне обидные слова, произнесла:
— Эта пигалица, эта пустозвонка, эта пустышка, Борис Егорович, позволит себе задать вам вопрос: не хотите ли попробовать после клубничного еще и смородинового пирога?
Сарказма Штык, как и все зацикленные на себе и своих проблемках личности, в ее вопросе не расслышал и, подставляя тарелку, покрытую крошками, заявил:
— Да, да, и вон того, с крыжовником, тоже подложите!
И снова завел шарманку о предательстве, подлости и преемственности.
С грохотом отодвинув табуреточку, которая повалилась на пол, Георгий Георгиевич подошел к профессору Штыку и, нависнув над ним, подобно скале, проронил:
— Боря, уймись!
И это оказало воздействие.
Нина, понимая, что мужчинам есть о чем поговорить, деликатно вышла в коридор, оставив их наедине. Она не без любопытства посмотрела на все стоявшую открытой книжную полку-дверцу, заглянув за которую надеялась увидеть знакомую ей темно-синюю деревянную дверь с ручкой в виде разинутой пасти льва.
Однако ничего подобного там не было.
Вздохнув, Нина стала перебирать книги на полках, задумавшись, куда бы захотела еще отправиться.
Почему бы не вернуться в «Братьев Карамазовых»? Нет-нет, это же подобно тому, как проводить отпуск в одном и том же месте всю жизнь. Конечно, некоторые так и делают и вполне этим счастливы, как, например, Георгий Георгиевич, зачастивший в североитальянское аббатство из «Имени розы», но ведь библиограф сам говорил, что, для того чтобы попасть в один и тот же роман снова, нужны многолетние тренировки.
Потому что не ты выбираешь книгу, а она выбирает тебя.
Позади Нины раздался легкий шум, и она, обернувшись, отчего-то не удивилась, заметив выпавший с полки плоский томик в светло-желтом переплете.
Значит, книга снова сделала свой выбор!
Нина подняла ее и посмотрела на название. Ага, «Смерть Ивана Ильича»!
Отчего-то она не была удивлена, однако про себя подумала, что туда попадать не очень-то и хотела. Если в произведение Льва Николаевича, то, вероятно, в пышное и тревожное время «Войны и мира».
Какая девушка не влюблялась при прочтении в Андрея Болконского, вальсируя с ним на балу в присутствии государя императора, и какая не представляла себя на месте шикарной светской стервы Элен Курагиной, сочувствуя той, оказавшейся волей судеб супругой толстого и скучного Пьера Безухова, которого отчего-то на уроках литературы заставляли считать едва ли не самым важным героем русской классики.
Интересно, какая бы у нее была миссия, что надлежало бы выполнить? Свести князя Андрея и ту же Элен? Убедить Пьера все-таки пристрелить Наполеона в занятой французами Москве? Выйти замуж за домашнего тирана и по совместительству мультимиллионера или, в пересчете на нынешний курс, кто знает, даже миллиардера, старого князя Болконского? Закрутить роман с любвеобильным Александром Первым?
Интересно, какой вариант она бы предпочла сама?
Да, в «Войну и мир», несмотря на драматизм событий и большую опасность для жизни, в отличие от событий в тихом Скотопригоньевске, она бы заглянула с большим удовольствием. А вот в «Смерть Ивана Ильича» — нет. Да и в «Воскресенье» с «Анной Карениной» тоже вряд ли: шедевры литературы — это да, но…
Но не ее романы!
И вспомнила слова библиографа: выбирают сами, и «Смерть Ивана Ильича» выбрала ее.
А может, вовсе и не ее?
Идея была весьма кстати — ведь в «Смерть Ивана Ильича», где он уже побывал, снова стремился попасть профессор Штык.
Так пусть туда едет — и желательно даже навсегда останется. Никто в универе скорбеть по поводу его исчезновения не будет.
Нина отправилась на кухню, тем более что оттуда доносились голоса, с каждой секундой делавшиеся все более громкими.
Мужчины, после небольшой передышки, снова ссорились, обвиняя друг друга в смертных грехах. Штык, завидев девушку, издал победный клич и, подскочив к ней, выхватил у нее из рук томик.
— Вот она, эта книга, которую я и в прошлый раз как билет для прохождения через дверь использовал! Вот она, милая, она мне все эти годы снилась, я помню каждую шероховатость на ее обложке, каждый изгиб буковки…
Борис Егорович гладил книжицу, как иной гладит ребенка — с небывалой нежностью и затаенной тоской.
Георгий Георгиевич, подходя к нему, заявил:
— Я тебе уже сказал, Боря, что не мы их выбираем, а они нас! Ты ведь не первый раз мне надоедаешь за это время и, увы, не последний. И ты уже пробовал пройти через портал, куда я тебя по своей редкостной душевной доброте допускал, но он для тебя не открывался. Это значит, что нет для тебя миссии. И что ты там не нужен. И что ты со своим заданием в свой первый и последний раз справился на «неуд», которые ты так любишь всем раздавать. Ты, Боря, литературный двоечник, и тебе надо с этим наконец смириться! Отдай книгу!
И он вцепился в «Смерть Ивана Ильича» с другой стороны. Мужчины, рыча, как два пса, державшиеся клыками за одну кость, тянули в разные стороны книгу в светло-желтой обложке.
Нина попыталась увещевать, но на нее никто не обращал внимания. Наконец раздался жалобный треск, и Георгий Георгиевич и Борис Егорович полетели на пол: книга элементарно разорвалась.
— Что ты наделал, Боря! — стенал, собирая с пола листы, библиограф. — Для двери нужен особый экземпляр, а это и был особый, другой, обычный, уже не поможет. Причем неповрежденный, а ты его уничтожил!
— Не я, а ты уничтожил! — заявил в ярости Штык, подхватывая кружившие в воздухе листы. — Посмотри на себя и на меня — в тебе столько лишнего веса, Гоша, что неудивительно, что переплет треснул!
Георгий Георгиевич сказал в ответ на это прямое оскорбление какую-то колкость о чрезвычайно низких умственных способностях профессора Штыка, и тот, придя в исступление, стал вдруг разрывать страницы и швырять ошметки вокруг себя в воздух, как жуткое литературное конфетти.
— Так не доставайся же ты никому! — проорал он и, дико хохоча, устремился к книжной полке. — Идиотская дверь, почему не открываешься? Твоя функция — пропускать в литературные миры гениальных людей! А Гоша выбрал в свои наследницы эту мелочь пузатую, хотя всеми этими книжечками должен заведовать я.
И, выбрасывая книги со стеллажей на пол, разрывая некоторые, что потоньше, пополам и швыряя листы в воздух, повторял тоном сумасшедшего, видимо, ему полюбившееся:
