— Неплохо, очень даже неплохо, — похвалил доктор Дорн, и Нина, чувствуя, что очень рада его похвале, приложила все усилия, чтобы это никак не отразилось на ее мимике и поведении.
— Надо обратиться к помощнику прокурора с уликами… — начала девушка, а доктор Дорн отмахнулся:
— Какие улики, собственно? Разве возбраняется чтить память ушедшей столь юной дочери?
— Хроника! — вскричала Нина. — Он начал ее со смерти Федора Павловича, зная, что вскоре убьет его!
Доктор Дорн, прихватив свечку, пройдя в кабинет, просмотрел пару страниц рукописи и со вздохом произнес:
— Это же не признание, а всего лишь фикция. Безымянный может легко отвертеться, сказав, что сочинял роман, использовав имена знакомых ему людей. Это же не запрещено.
— Это не фикция, а план убийства! — закричала Нина, сделав неосторожное движение рукой, и задела поставленную доктором Дорном на стол свечку. Та, кособоко упав, обожгла страницы хроники, которые тотчас с треском вспыхнули.
Нина отшатнулась, пытаясь потушить горевшую улику, более того, признание в убийстве, хотя бы и завуалированное, но с криком отбросила фолиант, чувствуя, что ей обожгло пальцы.
Том, упав на пол, подпалил лежавшую там коровью шкуру, и Нина, бросаясь обратно в комнату с портретом, закричала:
— Оно же все сейчас сгорит!
Она не знала, что делать — источника воды поблизости не было, огнетушителя, еще не изобретенного, и подавно.
Что же она могла спасти? Ее взор упал на бриллиантовое ожерелье, приделанное к портрету. Нина схватила его, а подбежавший Дорн, хватая ее за руку, увлек за собой.
— И пусть горит. Это нечистое место можно вылечить только огнем. Быстрее, тут уже все в пламени…
Они выбежали прочь, а менее чем через пять минут вся старая мельница была в огне.
Созерцая, как строение превращается в монументальный факел, Нина с горечью произнесла:
— Это все я. Теперь улики уничтожены безвозвратно…
Дорн, успевший прихватить только свой саквояж, велев показать Нине руки, смазал их чем-то холодным и терпким, отчего боль в пальцах моментально прошла, и сказал:
— Но ведь Безымянный об этом не знает.
— Но узнает! — возразила Нина, а доктор продолжил:
— Под утро, вероятнее всего, с учетом, что все силы брошены на ваши поиски, даже ближе к полудню. Значит, у нас есть еще время, чтобы загнать его в ловушку!
— В ловушку? — переспросила девушка, и Дорн, подхватывая саквояж, сказал:
— Именно так. Вы ведь готовы рискнуть? Сначала мы нанесем визит моему достопочтенному коллеге Герценштубе, который с учетом того, что провел всю жизнь в Скотопригоньевске, наверняка пользовал семью Безымянных и освидетельствовал смерть их дочки много лет назад. И отлично знает, отчего та скончалась на самом деле. Я сумею его убедить поведать правду…
Тон доктора Дорна не предвещал ничего хорошего, но Нина посчитала благоразумным не интересоваться, каким именно образом.
— А потом? — произнесла она, еле поспевая за широко шагавшим доктором, и тот любезно ответил:
— А потом мы вместе нанесем визит нашему честолюбцу, товарищу прокурора Ипполиту Кирилловичу. Не вздрагивайте вы так, Нина Петровна! Ипполит Кириллович спит и видит себя на важном посту в Петербурге, и раскрытие столь сенсационного дела — прямой ему туда путь. Человек он далеко неглупый и сразу поймет, что в его же интересах кооперировать с нами. Ну что же, в путь, времени у нас мало…
И сопровождаемые уносимыми ветром мириадами искр, что летели от догоравшей старой мельницы, они заспешили в обратном направлении.
…Нина, толкнув дверь черного входа особняка четы Безымянных, оказалась на кухне, где за столом сидели слуги и, о чем-то оживленно сплетничая, гоняли чаи.
Завидев ее, растрепанная горничная, та самая, что вечно объявляла прибытие гостей, выронила из рук подгорелую ватрушку и прошептала:
— Господи, Нина Петровна! Вас тут все ищут, а вы явились легки, как на помине. Убивать нас пришли?
Зашедший вслед за Ниной доктор Дорн, строго обведя слуг тяжелым взором, произнес:
— Не вопить, не совершать резких движений, с кухни не выходить. Хозяева за завтраком?
Часы показывали семь минут девятого — завтрак четы Безымянных каждый день имел место ровно в восемь.
Слуги в ужасе закивали, а Нина, проходя через кухню, вышла к парадной лестнице. И услышала голос доктора Дорна:
— Помните — я тут и готов в любой момент прийти вам на помощь. Если что — кричите!
Нина, улыбнувшись ему, набрала в легкие воздух и быстро поднялась по лестнице.
Застыв перед дверью столовой, она прислушалась к приглушенным голосам Пульхерии Ивановны и Федора Михайловича.
Нет, ничего криминального, пустой треп пожилых провинциальных супругов.
Являвшихся по совместительству убийцами.
Девушка толкнула дверь, и ее встретил недовольный тон Пульхерии:
— Милочка, где же яичко всмяточку для Федора Михайловича…
И смолкла, вытаращившись на Нину.
Сам Федор Михайлович, вздрогнув, неприязненно посмотрел на нее, как-то съежившись. Нина, мельком взглянув на смежную дверь гостиной, слегка приоткрытую, не стала тянуть кота за хвост:
— Пульхерия Ивановна, Федор Михайлович, я пришла сообщить вам пренеприятнейшее известие — ваш план уничтожения семейства Карамазовых с треском провалился!
Судя по тому, как посерела лицом Пульхерия, она отлично поняла, о чем шла речь, а коротышка Федор Михайлович, сорвав салфетку с шеи, запричитал:
— Нет, что за ужас! Эта убийца врывается в наш дом, мешает нашему завтраку, говорит кошмарные вещи. Куда смотрит полиция?
Нина усмехнулась:
— Убийца? Думаю, что вы грызете локти от злости, потому что мое появление спутало ваши планы. На роль убийцы отца предназначался Дмитрий Федорович, но вышло так, что все стали грешить на меня. Но ведь не для этого вы убивали Федора Павловича, не для этого, не так ли?
Безымянный, вскочив со стула, закричал:
— Как вы смеете! Мы вас приняли, мы вас приютили, дали вам кров…
— За небывалую, надо сказать, цену, — прервала его Нина. — Однако по существу вам возразить, как понимаю, нечего? По поводу убийства вами, Федор Михайлович, насильника и убийцы вашей дочери Прасковьи Федоровны, покончившей, подобно мадам Бовари, с собой при помощи мышьяка из вашей коллекции ядов двадцать два года назад…
Воцарилась гробовая тишина, и Пульхерия, державшая в руке чашку, осторожно поставила ее на скатерть и совершенно спокойным тоном произнесла:
