— Просто невероятно! Тут при желании можно любой яд произвести! И даже динамит сварганить!
Взяв большую пузатую колбу, на треть заполненную темной жидкостью, в руки, он осторожно встряхнул ее, откупорил, понюхал и поморщился:
— Гм, что это, сказать не могу, но явно нечто небезобидное…
Во время обыска, устроенного в лаборатории, они наткнулись на шкаф, заполненный коробочками с различными химическими формулами. Доктор Дорн, перебирая их, произнес:
— Вот мышьяк. А это сурьма. Цианистый натрий. Ага, вот растительные яды…
И, взяв одну из коробочек, открыл ее — Нина увидела серовато-сизый мелкий порошок.
— Вот и дьяволова нога. Ну что же, ну что же…
— Но почему? — произнесла девушка, и доктор Дорн, закрывая коробочку и ставя ее обратно на полку, заметил:
— А обратили ли вы внимание на лестницу, что уводит на второй этаж? Подождите здесь, я проверю, что там!
— Я с вами! — заявила Нина, ни за что не желавшая оставаться в химической лаборатории одна. Не то чтобы она боялась, но испытывала определенное чувство дискомфорта.
А с доктором Дорном было как-то надежнее.
Они поднялись на второй этаж и наткнулись в одной из комнат на большой письменный стол, подле которого лежала груда окровавленной одежды, а на нем лежал толстый фолиант. Нина, подойдя к нему, с трудом перевернула его и посмотрела на тисненую обложку, на которой золочеными буквами значилось: «История Скотопригоньевска».
— Сочинения графомана, ничего занятного! — бросил доктор Дорн, выходя из кабинета Федора Михайловича, а Нина, пробежав несколько строк, написанных от руки красивым, несколько дамским почерком, вдруг поняла, что Безымянный зафиксировал в последних абзацах события прошедшего дня, в том числе весть об убийстве старика Карамазова.
Что-то в тексте показалось ей похожим, девушка лихорадочно пролистала страницы и, наткнувшись на начало повествования, прочла:
«Часть первая. Книга первая. История одной семейки. Глава «Федор Павлович Карамазов». Алексей Федорович Карамазов был третьим сыном помещика нашего уезда Федора Павловича Карамазова, столь известного в свое время (да и теперь еще у нас припоминаемого) по трагической кончине своей, приключившейся ровно тринадцать лет назад и о которой сообщу в своем месте. Теперь же сообщу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не столько дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового…»
В исступлении пролистав далее, Нина заметила знакомые названия частей книги, глав и главок. Господи, да это же текст «Братьев Карамазовых», написанный Федором Михайловичем — однако не Достоевским, а Безымянным.
Тут ее как током ударило. Ну да, ведь повествование в романе ведется от первого лица неведомого, вернее, безымянного рассказчика. И таковым был, выходит, отнюдь не Достоевский Федор Михайлович, а другой Федор Михайлович — Безымянный, местный летописец, ученый и, выходит, и…
Убийца?
Конечно, в реальности, ее реальности, роман от первого до последнего слова написан Достоевским, а вот в реальности этого самого написанного Достоевским романа его написал Безымянный, сей в самом деле безымянный рассказчик.
Нина громко позвала Дорна, но тот не отреагировал. Впрочем, Нина не стала звать повторно — ее объяснения лишь все запутают.
Она снова перечитала первый абзац и вздрогнула от ужаса: в хронике Безымянного речь шла о том, что с момента убийства прошло тринадцать лет, причем эти сроки писались, судя по солидному количеству страниц до сцены с вестью об аресте Мити, много недель, а то и месяцев назад.
Что означало: убийство старика Карамазова было задолго и тщательно спланировано и документально зафиксировано еще до его осуществления.
Кто-то желал увековечить в хронике, что Федора Павловича убил его собственный сын. И этот кто-то и был убийцей!
Федор Михайлович Безымянный, анонимный повествователь «Братьев Карамазовых», а вовсе не Смердяков и ни один из братьев Карамазовых и убил Федора Павловича!
И его летопись была прямым тому доказательством.
Нина, желая поделиться открытием с доктором Дорном, вышла в коридор и заметила открытую дверь в конце коридора. Проследовав туда, она остолбенело остановилась на пороге — в большом помещении с наглухо заколоченными окнами горели десятки, нет, сотни свечей.
Доктор Дорн, стоя посреди этого моря огня, произнес:
— Нет, не я зажег, а тот, кто был тут недавно до нас. И, кажется, свечи тут горят уже очень и очень давно, судя по слою стеарина на полу… Разумеется, они когда-то гаснут и догорают, и кто-то регулярно их меняет.
Нина же уставилась на огромный, метра три в высоту и два в ширину, портрет юной темноволосой девушки, вокруг шеи которой на особых латунных крючочках покоилось роскошное бриллиантовое ожерелье.
То же самое, которое Федор Павлович купил для Грушеньки и которое желал презентовать Нине, если она согласится выйти за него.
И которое было похищено из его дома убийцей.
— Я же ее знаю! — вырвалось у нее. — Это покойная дочь четы Безымянных, та самая, которая много лет назад умерла от скарлатины, как и ее младший брат…
Дорн, подойдя к своего рода алтарю, возвышавшемуся перед портретом, судя по знакомому залихватскому автографу, написанному самим Федором Михайловичем Безымянным, произнес:
— Ее расческа, треснувшее зеркальце, куколка. Ах, и флакончик духов, в котором, однако, какой-то порошок. Думается, нечто токсичное…
И, повернувшись к Нине, произнес:
— Что же, туман начинает рассеиваться. Думаю, дочь четы Безымянных умерла вовсе не от скарлатины.
— Но даже если так, то какое это имеет отношение к убийству Федора Павловича? — произнесла Нина и вдруг сама же продолжила: — Ну, конечно же, понимаю теперь! Старик Карамазов, тогда, впрочем, еще не старик, так как дочка скончалась лет двадцать, если не двадцать пять назад, соблазнил ее. Несчастная, не найдя другого выхода, покончила с собой. А ее родители, поклявшись отомстить убийце дочери, ждали долгие годы, чтобы привести в исполнение план, решив уничтожить не только того, кто виновен в смерти их дочери, но и всех его отпрысков! Поэтому Безымянный сводил с ума Ивана. Поэтому он, судя по его хронике, намеревался подставить Митю и обвинить его в убийстве отца. Поэтому он желал подстроить самоубийство Смердякова, в действительности бывшее убийством. Наверняка и для Алеши они придумали нечто зверское. Но почему только сейчас? Ах, понимаю, месть — это блюдо, которое подают холодным, да и сыновья старика Карамазова были рассеяны по империи и лишь этим летом впервые втроем собрались в Скотопригоньевске. И это означало: время мести настало!
