Нина, икнув, прошептала:
— Господи, они думают, что это я убила…
Доктор Дорн, сверкнув стеклами пенсне, заявил:
— Об этом позднее. Вы выскользнете вот через ту дверь, на лестницу для прислуги, и, покинув сей особняк, направитесь прямиком ко мне домой. Да, не пытайтесь возражать! Вас ведь будут искать, а прятаться вам негде. Я же, во всяком случае, пока, выше всех подозрений. Я вложил вам в руку ключ от своего дома. Подниметесь по лестнице и ко мне в кабинет. Прасковью я, узнав, что мне предстоит, отослал под благовидным предлогом к одной роженице, так что о вашем пребывании эта великая сплетница, к тому же сестра Пульхерии, не узнает.
Нина, чувствуя, что ее знобит, проронила, сжимая ключи от дома доктора Дорна:
— Но почему вы помогаете мне?
Он, недобро усмехнувшись, ответил:
— Потому что знаю, что вы не убивали!
Спросить, кто же тогда, если не она, Нина не решилась.
Все прошло так, как и предсказал доктор Дорн.
Выйдя из комнаты, он громко объявил, что «преступница» все еще без сознания, а потом ловким манером спровоцировал небольшие дебаты о том, как же поступить.
Нина же, с бьющимся сердцем, направилась в указанном направлении, открыла дверь — и ступила на темную лестницу.
Она раз или два споткнулась, думая о том, что упасть, расквасить нос или даже сломать обе стопы сейчас для нее не вариант.
Однако все обошлось — она оказалась на кухне, оттуда, не тратя времени и не создавая шума, выскользнула через заранее открытую доктором Дорном дверь черного входа и огородами поспешила прочь.
Где-то залаяла собака, раздались голоса, в соседнем доме вспыхнул свет. Нина ни жива ни мертва, налетев на веревку с развешанным на ней бельем, запуталась, отшвырнула чьи-то панталоны и, внезапно ощутив, что ее душит хохот, побежала дальше.
Наконец, перебравшись с горем пополам через ветхий заборчик, она оказалась на улице. И попыталась сориентироваться, куда же ей двигаться — все же в Скотопригоньевске, к тому же ночном, она, с учетом недолгого ее там пребывания, ориентировалась плохо.
Поняв, что попала куда-то в незнакомый угол, Нина запаниковала, бросилась в обратном направлении, услышала возбужденные голоса и, завидев фонари, метнулась в подворотню, которую пробежала насквозь, снова налетела на чье-то белье, метнула чье-то исподнее в собачонку, невесть откуда появившуюся и с тявканьем бросившуюся на нее (не ту ли самую, что атаковала ее при исторжении из недр подвала книжной лавки?), повернула направо, повернула налево, поняла, что окончательно заблудилась, расплакалась…
И вдруг оказалась около дома доктора Дорна.
Дрожащими руками Нина вставила ключ, который все время сжимала в руке, в замочную скважину — раздался щелчок, и она быстро вошла в парадную.
Едва она закрыла дверь, как откуда-то сбоку появился свет, послышались крики, кто-то с топотом пробежал.
Нина, делая, как ей было наказано, поднялась наверх, прошла в кабинет доктора Дорна, уселась на кушетку и стала в темноте ждать.
Несмотря на весь стресс, а возможно, и по причине оного, она впала в странное дремотное состояние, которое как рукой сняло, когда она услышала шаги и заметила блики в коридоре.
Волосы у Нины стали дыбом, и она была готова ко всему, даже к появлению в дверях покойного Федора Павловича с раскроенным черепом, в котором застрял турецкий ятаган, однако вместо него там возник зябко потиравший руки доктор Дорн.
— Вы на месте? Отлично! Я уже опасался, что вы потерялись. Ну что же, они вас ищут и будут искать, но не найдут. Хотите есть?
Нина помертвевшими губами старалась что-то вымолвить, но вместо этого у нее из груди вырвался глухой стон, и девушка расплакалась.
Она была крайне признательна доктору Дорну, что тот не стал ее успокаивать, уверяя, что все в порядке, ибо ничего не было в порядке. Медик, только пробормотав что-то наподобие: «Ну, полноте же! Нет ничего целебнее плотного позднего ужина! Ну-ка выпейте залпом», — протянул ей бокал коньяку, дождался, пока девушка в один присест не осушит его, и удалился, оставив Нину одну.
Точнее, со своей истерикой.
Которая, однако, быстро сошла на нет — то ли коньяк подействовал, то ли сухой деловой тон доктора Дорна, то ли плотный поздний завтрак, состоявший из холодного языка, тушеных овощей и чая с пряниками.
Во время еды они ни о чем не говорили, а когда Нина поняла, что наелась до отвала, то произнесла:
— Спасибо вам. Но… но откуда вы знаете, что я не убивала?
Ответ напрашивался сам собой — доктор Дорн был так уверен, потому что сам убил старика Федора Павловича.
Но если бы это было так, зачем организовывать этот головокружительный побег? Он мог бы просто сдать ее на руки судейским, и маховик следствия царской России времен позднего Александра Освободителя со скрежетом закрутился бы, размалывая меж своих шестеренок гостью из будущего.
— Знаю! — заметил доктор Дорн, проверяя, хорошо ли задернуты плотные шторы. — Знаю.
Затем, нестерпимо ярко блеснув в тусклом свете керосиновой лампы пенсне, с усмешкой произнес:
— А, понимаю! Думаете, что моя стопроцентная уверенность в вашей невиновности имеет под собой жуткую подоплеку? Нет, старика Карамазова я не убивал. Как, впрочем, и вы. Просто я обладаю наметанным глазом, и мне сразу стало ясно, что убийца не вы.
— Но кто? — воскликнула Нина. — Уж точно не три, нет, даже четыре брата Карамазовых!
И по собственному почину поведала доктор Дорну все то, что ей стало известно о непричастности к убийству их родителя Смердякова, а также Мити, Ивана и Алеши.
О невозможности к их причастности.
Поглаживая чеховскую бородку, доктор Дорн сказал:
— Вы — прирожденный детектив, Нина Петровна! Кстати, понимаю, что момент неподходящий, но повторю свой вопрос, вам мною уже заданный: вы не желаете мне что-то сказать?
Нина, пожав плечами, с гулко бьющимся сердцем ответила:
— Старика Карамазова я не убивала, и вы сами это знаете. А больше мне сказать вам нечего!
Доктор, как будто ожидавший от нее именно такой реакции, заметил:
— Но все в Скотопригоньевске считают, что это вы. При обыске в вашей каморке нашли пачку денег, ровно три тысячи, похищенные у убитого…
— Это Алеша мне дал! Это Алексей Федорович! Это от старца Зосимы и покойного купца-грешника!
Доктор усмехнулся:
— Положим, это так. Но поверят ли показаниям молодого человека, до ушей в вас влюбленного? Думаю, нет. А и старец Зосима, и некий купец, который, как полагаю, дал ему эти деньги, мертвы и подтвердить ваши слова не смогут. Помимо этого, под подоконником в вашей каморке нашли ряд ценных предметов. И пусть не похищенное бриллиантовое колье, однако тоже весьма дорогих. И, как уже установлено, приобретенных Федором Павловичем Карамазовым!
