— Вам повезло, Иван Федорович!
Тот же, опять без тени улыбки, сказал:
— А кому-то нет. Ведь кто-то убил старика, и меня все занимает вопрос: кто же?
Этот же вопрос занимал и Нину, которая, вернувшись в дом Безымянных, заперлась у себя в каморке и принялась думать.
Не Смердяков. Не Митя. Не Иван. Не Алеша.
В самом деле: тогда кто же?
За ужином в присутствии четы Безымянных выдвигались разнообразные, самые невероятные версии. Пульхерия делилась почерпнутыми у прислуги сведениями, а ее супруг Федор Михайлович, явно воображая себя великим детективом, непререкаемым тоном исторгал из себя непреложные истины.
— И сие свидетельствует, что преступление это пришло из недр семьи, потому как нельзя отбрасывать так называемый психологический аспект сего жуткого деяния, который объясняет звериную жестокость, с которой был, по словам обследовавших его медиков, лишен жизни старик Карамазов.
Вздрогнув от штампа «звериная жестокость», Нина подумала, что Достоевский мог бы и не повторяться, и только потом вспомнила, что то, что происходило сейчас в Скотопригоньевске, к роману тезки хозяина дома отношения уже не имело.
Роман жил по своим правилам, и не исключено, что к изменению этих правил привело ее вторжение в чуждый мир извне.
Безымянный долго и нудно вещал о психологии, криминологии и прочих логиях, и Нина, сославшись на головную боль, выскользнула из-за стола.
Пульхерия всплеснула пухлыми руками:
— Милая моя, вчера у вас пальчик болел, сегодня голова! Что с вами?
Пробормотав, что старость не радость, Нина удалилась, закрывшись в своей комнате, и улеглась на кровать. Почувствовав, что под матрасом что-то бугрится, она встала, откинула его — и, увидев сверток с деньгами от Алеши, вспомнила, что сама спрятала их здесь.
Что же, и пусть старика Карамазова убили, в конце концов, его должны были убить. И не все ли равно, каким образом его лишили жизни?
И кто это сделал.
Ее цель иная — спасти от верной гибели от прогрессирующей чахотки Илюшечку Снегирева. И теперь, с учетом денег от Алеши, а также драгоценностей, которые всучила ей Грушенька, у нее была преизрядная сумма, которая обеспечит мальчику наилучшее лечение в Сиракузах.
Или, как говаривал покойный Федор Павлович, в Гипотенузах.
Нина ощутила даже некоторое подобие жалости. Нет, мерзавцем старый Карамазов был первостатейным, однако значило ли это, что кто-то имел право лишить его жизни?
Размышляя над этим, она и заснула, ибо прошлая бессонная ночь дала о себе знать.
В себя Нина пришла от резкого стука, уверенная, что кто-то барабанит во входную дверь дома. И только подскочив на кровати, поняла, что стучат в дверь ее каморки.
Решив вдруг отчего-то, что совершено еще одно убийство и что жертвами стала чета Безымянных, Нина осторожно подошла к двери и, осматриваясь в поисках орудия защиты, произнесла сиплым голосом:
— Кто это?
Раздался сдобный голос Пульхерии:
— Ах, Нина Петровна, отворите, беда-то случилась какая!
Значит, Пульхерия была жива, а судя по тону, ее всезнающий супруг — нет?
Распахнув дверь, Нина вдруг увидела, что на лестнице Пульхерия не одна, а за ней толпится несколько серьезного вида мужчин, из которых она знала только стоявшего одним из последних доктора Дорна.
Его лицо было крайне напряжено.
Вперед выступил высокий дебелый старик в пальто и в фуражке с кокардой, провозгласивший:
— Нина Петровна Достоевская? Я — исправник Макаров. Эти господа, что со мной, — судебный следователь господин Нелюдов, господин товарищ прокурора Вышинский, а также медик господин Дорн.
Мужчины заполонили комнату, а Пульхерия куда-то исчезла, хотя Нина не сомневалась, что далеко она никуда не делась, подглядывая с лестницы за происходящим в каморке ее жилицы. В глаза ей бросились зеркально сверкающие, совершенно не вязавшиеся с напряженной ситуацией сапоги одного из мужчин, кажется, невысокого франтоватого товарища прокурора с внушавшей трепет фамилией — не иначе насмешка фортуны! — Вышинский.
— Чему обязана вашим визитом, господа, причем в столь поздний час? Я спала! — заявила Нина, а тонкий белесый молоденький человечек в очочках, кажется, судебный следователь, неожиданно гулко гаркнул:
— Видимо, потому, что всю прошлую ночь провели на ногах, госпожа Достоевская?
Нина задохнулась от подобной бестактности, а следователь, уже оказавшись около ее кровати, рывком сорвал матрас и победоносно указал на сверток:
— Что и требовалось доказать! Смотрите, пачки ассигнаций! Думаю, тысячи на три потянет. Как раз на ту сумму, которая была похищена у убитого.
И, повернувшись к Нине, тонким голоском заявил:
— Что же, осталось только найти похищенное у жертвы бриллиантовое колье, но даже и без оного все предельно ясно. Госпожа Достоевская, если же, конечно, это ваше подлинное имя, должен вам объявить, что вы обвиняетесь в зверском убийстве Федора Павловича Карамазова, приключившемся прошлой ночью. Ага, у вас на руке свежие порезы — не от орудия ли убийства, турецкого ятагана, коим вы раскроили череп жертве?
Порезы у нее были от оконного стекла, которое она, спасаясь от сексуально озабоченного Федора Павловича, разбила тем самым турецким ятаганом, которым спустя некоторое время некто воспользовался, дабы лишить жизни старика Карамазова.
Некто — но никак не она! Но поверят ли этому люди, пришедшие ее арестовывать?
То, что он вещал далее, Нина не расслышала, потому как комната перед ее глазами завертелась, и если бы не подоспевший и подхвативший ее доктор Дорн, она брякнулась бы прямо на пол, перед группой облеченных властью мужчин, пришедших, чтобы арестовать ее за убийство.
За убийство старика Карамазова.
В себя Нина пришла оттого, что кто-то насильно поил ее, судя по резкому запаху и обжигающему вкусу, коньяком. Приподнявшись, девушка поняла, что возлежит на диване, и вдруг решила, что ей просто привиделся дурной сон.
Но, судя по напряженной физиономии доктора Дорна, который держал около ее губ бокал с коньяком, это было не так.
Далеко не так.
Заметив, что Нина оклемалась, он тихо произнес:
— Терять нельзя ни мгновения. Вас сейчас увезут, тюремная карета уже внизу. И, оказавшись в их руках, вы уже вряд ли выйдете обратно.
Он что-то вложил в ее руку и продолжил:
— Когда мне стало известно, что я в числе этих господ, у которых я, то ли к несчастью, то ли к счастью, на отличном счету, отправлюсь арестовывать вас, то, оказавшись здесь, вовлек хозяев дома в недолгий бурный разговор с товарищем прокурора и исправников, а сам, воспользовавшись этим, побывал на кухне, где отпер дверь черного входа. Через нее вы и выскользнете на улицу, пока я снова отвлеку эту честную компанию…
