В обмен на то, что она оставит в покое Федора Павловича, этого дряхлого эксгибициониста!
Чувствуя себя на редкость хорошо, Нина вышла из каморки и столкнулась в коридоре с Пульхерией, которая в самых невинных тонах осведомилась, что хотели две посетившие Нину только что дамы.
Нину так и подмывало ответить, что Пульхерия и так все сама слышала, по крайней мере, бóльшую часть, однако вместо этого с улыбкой ответила:
— Желали моего совета в семейных делах. Так что, уважаемая Пульхерия Ивановна, если у вас проблемы с Федором Михайловичем, то приходите… Скидка будет.
Пульхерия, замахав руками, уверила ее, что со своим супругом вот уже скоро как тридцать лет живет душа в душу, и несолоно хлебавши ретировалась.
Нина же направилась на прогулку по Скотопригоньевску, узнав в кабинете доктора Дорна, что тот все еще не вернулся, и чувствуя, что миссию свою, если ее перемещение сюда вообще было связано с какой-то миссией, выполнила полностью.
Илюшечку спасла, добыв ему деньги на Гипотенузы. Митю с Катериной Ивановной снова свела. Смердякова из строя вывела. И даже мерзкого извращенца Федора Павловича уберегла от рук этого самого Смердякова.
Внезапно в мозгу вспыхнула та самая мысль, которая пришла ей, когда она уже почти провалилась в сон и которую забыла: «А что, если убийцей Федора Павловича был не Смердяков?»
Чувствуя, что сердце ее, только что радовавшееся жизни, внезапно заныло, Нина вывернула из-за угла — и увидела шедшего по противоположной стороне улицы Алешу, но уже в мирском облачении.
Тот, заметив ее, бросился к ней. Девушка заметила, что глаза молодого человека красны от слез.
— Старец Зосима только вот преставился. А мне наказал в мир возвращаться. Из монастыря я ушел. С этим покончено. Вот, это для Илюшечки и его Сиракуз.
Он сунул ей в руку сверток, и Нина в ужасе спросила:
— Что это?
— Три тысячи в ассигнациях.
— Господи, Алексей Федорович, откуда?
Молодой человек зашептал:
— Позавчера к старцу Зосиме привезли купца одного — большой грешник, который тоже при смерти. И он хотел свои грехи у старца откупить, перед тем как перед судом Божиим предстанет. Старец его не принял, так как уже слаб был очень, а купец вчера преставился. Но деньги строго наказал оставить старцу Зосиме. А тот перед тем, как дух испустить, приказал мне взять и самому решить, на какое богоугодное дело пустить. Или не на богоугодное. Решение-то мое! Это мое испытание такое. И так как старец их мне завещал, то я их после его кончины взял, а теперь вам, Нина Петровна, передаю: для Илюшечки!
Он накрыл руку Нины своей и произнес:
— Возьмите их, пока я даю. Иначе, боюсь, во мне карамазовщина пробудится. И потрачу я их на то, что богоугодным никак назвать нельзя. А так мы Илюшечку спасем!
Нина, потрепав Алешу по щеке, задумчиво сказала:
— Нет, не пробудится в вас, Алексей Федорович, карамазовщина. А если пробудится, то потом также снова и заснет.
Алеша, вдруг склонившись (но, слава Богу, не брякнувшись на колени!), поцеловал ее руку и произнес:
— Вы ангел, Нина Петровна! Сущий ангел! Теперь, когда я ушел в мир, то хочу сказать то, что так хочу сказать все это время…
Нина предостерегла:
— Быть может, не надо?
Но Алеша, словно в трансе, продолжал:
— Знаю, что два брата моих уже сделали вам предложения. И я тоже хочу сделать! Станьте моей женой, Нина Петровна!
Вздохнув, Нина смогла только на это сказать:
— Ангелы, как вам, Алексей Федорович, бывшему послушнику, прекрасно известно, узами брака себя не связывают…
И, поцеловав его в чистый лоб, зашагала как можно быстрее прочь.
Однако, как ни надеялась Нина, что матримониальная эпопея с братьями Карамазовыми завершится, вечером ее ждал апогей брачных предложений.
Спрятав деньги от Алеши под матрасом, девушка быстро спустилась в столовую, не желая вызывать лишних вопросов у крайне любопытной Пульхерии. Как раз закончился ужин у Безымянных (Федор Михайлович, в полном соответствии со своим ежедневным графиком, откушав овощного рагу с тушеным кроликом и крем-брюле, отбыл в свою химическую лабораторию для проведения своих крайне важных опытов), как все та же растрепанная горничная с пафосом объявила:
— К вам Карамазов, Федор Павлович! — и победоносно посмотрела на Нину.
Пульхерия, вспыхнув, заявила:
— Моя дорогая девочка, гоните этого недоброго человека! Не может быть, чтобы он посмел переступить порог моего дома!
Нина, придерживавшаяся того же самого мнения, что и Пульхерия, поддержала ее. Однако в той любопытство все же пересилило неприязнь к старику Карамазову, и Пульхерия со скорбной миной произнесла:
— Однако же я не вправе указывать вам, кого принимать, а кого нет. Думаю, проведаю я сейчас Ольгу Тихоновну!
И демонстративно выплыла из столовой.
Нина, глубоко вздохнув, решила, что разговаривать с Федором Павловичем, после всего случившегося посмевшего заявиться к ней, не будет, и решительно распахнула дверь гостиной.
Тот, облаченный в безукоризненный, весьма ему, как отметила девушка, шедший пепельно-серый сюртук с пышным, в тон, шейным платком, не без интереса разглядывал портреты усопших отпрысков семейства, когда Нина вошла в зал.
А перед ее глазами стоял все тот же Федор Павлович из вчерашнего дня: нагишом, со сверточком с тесемочкой из-за тайничка за ширмочкой.
— Ах, смерть, в особенности детей, этих цветов жизни, всегда такая трагедия! — произнес прочувственно старик, поворачиваясь к Нине и ехидно при этом улыбаясь. — Вы так не считаете, Нина Петровна?
Нина, едва не задохнувшись от возмущения, все же быстро взяла себя в руки. И, одарив Федора Павловича презрительным взглядом, произнесла:
— Не забывает она, матушка-смерть, и о людях пожилых. Не исключено ведь, что скоро и ваш последний час пробьет, не так ли?
Карамазов вздрогнул — разговоры о смерти ему, как и многим старикам, были неприятны, и это, в свою очередь, крайне понравилось Нине.
— Ну, если вы только меня турецким ятаганом зарубите в порыве страсти нежной… — просюсюкал он с необыкновенной наглостью, и Нина твердо произнесла:
— И как после вчерашнего у вас только духа хватило заявиться сюда?
Старик, продолжая ехидно усмехаться, заявил:
— О, духа нам, Карамазовым, не занимать, Нина Петровна! Признаюсь, вчера вышло не очень-то красивенько…
Не очень-то красивенько! От этих слов у Нины перехватило дыхание.
