— Она ворвалась, ничего не стала слушать, прямо сюда ринулась… — затараторила та, но Нина отослала говорливую девицу и, посмотрев на скотопригоньевскую мадам Помпадур, произнесла на французском (благо, что знаний на эту фразу у нее кое-как хватило):
— Чему обязана вашим вторжением, мадемуазель?
Грушенька — в дорогом темно-синем платье, с тяжелыми сережками в ушках, с платком дивного узора на голове — прищурилась и ответила:
— По-французски не разумею, нет у меня образования.
И, в упор посмотрев на тотчас вспыхнувшую Катерину Ивановну, заявила:
— Я другим беру!
— Неужели борзыми щенками? — перефразируя Гоголя, спросила Нина, не теряя самообладания. — Аграфена Александровна, все же врываться в чужой дом без приглашения стыдно. Итак, на этот раз по-русски: чему обязаны вашим вторжением?
Катерина Ивановна, подскочив, обратилась к Нине:
— Ах, милая Нина Петровна, я могу задержаться, если вы не желаете оставаться тет-а‑тет с этой… змеей подколодною…
Нина с улыбкой произнесла:
— Идите, милая Катерина Ивановна, наш разговор мы продолжим в другой раз. А с незваной гостьей я одна справлюсь!
Тем более, с учетом приоткрытой двери столовой, а также наверняка подслушивавших за дверью горничных, она была явно не одна.
Катерина Ивановна, намеренно глядя мимо Грушеньки, которая таинственно улыбалась, вышла в коридор, а Нина произнесла:
— Итак, Аграфена Александровна, чего вы от меня хотите?
Та, сняв платок и тряхнув искусно уложенными русыми волосами, прекрасно зная, что является настоящей русской красавицей, проследовала к двери столовой, захлопнула ее, а дверь в коридор распахнула еще сильнее — так подслушать их разговор, не попадая в поле зрения, было невозможно.
— Вы знаете, как меня зовут, что же, это избавит нас от тягостного этикета. Это лучше вы мне скажите, Нина Петровна, чего вы от меня хотите?
Такого вопроса Нина не ожидала.
Грушенька же, прищурившись, продолжила:
— Стоило вам появиться в нашем Скотопригоньевске, как все разительно переменилось. Дмитрий Федорович, который сох по мне, больше ко мне не ходок, а намедни, как я слышала, прилюдно, на коленях просил вашей руки!
— Ему было отказано, — заметила более чем холодно Нина. — Прямо так, на коленях. И вообще, Дмитрий Федорович намеревается вступить в брак с Катериной Ивановной.
Издав смешок, Грушенька продолжила:
— Ну, намереваться не значит осуществить. Человек предполагает, а боженька располагает. Однако вы не только Дмитрия Федоровича от меня отвратили, вы и родителя его, Федора Павловича, к рукам прибрали!
Вспомнив голого Федора Павловича среди его красных китайских ширмочек, со сверточком с тесемочкой из тайничка в ручках, Нина испытала непреодолимое чувство гадливости, от которого ее передернуло.
— Мне он даром не нужен. Забирайте!
Грушенька, помолчав, смерила ее взглядом и произнесла:
— Не верю я вам, не верю! Сразу видно в вас прожженную, беспринципную, расчетливую особу с богатым опытом столичной кокотки! Не хочу и знать, как вы его приобрели, Нина Петровна! И зачем вы только прибыли в наш Скотопригоньевск!
Нина усмехнулась:
— Этого я и сама вам сказать не могу, но вы мне все равно не поверите. Что же касается вашей характеристики моего психотипа… По себе, милая Аграфена Александровна, людей не судят!
На несколько мгновений воцарилось молчание, Грушенька проворно закрыла дверь в коридор и, подойдя к столу, быстрым движением вынула из ушей тяжелые золотые серьги с большими самоцветами.
— Рубины это, в оправе из золота червонного. Мне Федор Павлович намедни подарил. До того, как вас встретил. Они дорогие, я у ювелира справлялась. Не менее полутора тысяч.
Нина оторопело смотрела на серьги, которые Грушенька положила на стол.
— И вот еще, перстенек с алмазом, правда, скверным. Тоже от Федора Павловича. И другой, с аметистом, от Дмитрия Федоровича. И жемчужный браслет от Кузьмы Кузьмича Самсонова, моего покойного покровителя. И вот эта брошь, с изумрудами и александритами, тоже от Федора Павловича — этот подарок уже пороскошнее. Сделал мне, когда в раж вошел…
Перечисляя, она выкладывала из-за ворота сверкающие драгоценности.
— Возьмите и оставьте меня в покое! — заявила Грушенька, а Нина уставилась на кучку тускло переливавшихся сокровищ. Никаких денег от Грушеньки она, конечно же, брать не намеревалась — для себя.
А вот для поездки Илюшечки и его семьи в Сиракузы — вполне.
— Что от Карамазовых? — уточнила Нина, откладывая жемчужный браслет в сторону. — Остальное нам не надо. Эти три вещи? И кольцо с аметистом от Дмитрия Федоровича? Вот ему сами и вернете, договорились?
Грушенька медленно кивнула, а Нина взвесила на руке серьги с рубинами, перстенек с алмазом и тяжелую брошь.
— Не сочтите за дерзость: во сколько же ювелир вот эти вещицы оценил?
Грушенька усмехнулась, явно считая, что имеет дело с аморальной, все измеряющей в денежном эквиваленте особой. Ну и пусть считает — лишь бы суметь оплатить Гипотенузы.
— Серьги, как я уже сказала, не меньше полутора. Перстенек — едва ли триста. А вот брошь он оценил не менее, чем в тысячу двести, а то и все полторы…
Нина, поколебавшись, взяла все три вещицы, полученные Грушенькой от сходившего с ума от страсти к ней старика Карамазова.
— Я их беру, и мы квиты. Федор Павлович только ваш. На мое слово можете положиться. Однако настоятельно не рекомендую вам посещать у него в доме кабинетик!
Грушенька, сверкнув глазами, накинула на голову платок и, спрятав две оставшиеся вещицы за ворот, произнесла:
— Так и знала, что польститесь на деньги. Верно же я вас оценила. В три тысячи!
Ну, или если брошку удастся продать за тысячу четыреста, в три и двести.
То есть и на Сиракузы, и на Гипотенузы, и на прожигание жизни хватит.
— И вот еще что, — продолжила Грушенька, подходя к двери. — Договор есть договор. Если узнаю, что вы, Нина Петровны, меня надули, то есть зацапали себе эти вещицы, но от Федора Павловича не отлипли, то пеняйте на себя! Убью — глазом не моргну!
Нина не стала уточнять, кого именно Грушенька в таком случае убьет: ее или Федора Павловича. Или даже их обоих.
— Прилипайте к нему себе на здоровье! Только не говорите потом, что вас не предупреждали!
Грушенька, не прощаясь, горделиво вышла, а Нина, быстро спрятав драгоценности, отнесла их к себе в каморку, подумала, где же можно их схоронить, и вспомнила о тайнике Раскольникова, о котором в Скотопригоньевске в силу известных причин никто не слышал и слышать не мог, расшатала деревянную доску подоконника и, обнаружив под ней полость, засунула туда полученные от Грушеньки драгоценности.
