Нина, миновав комнаты, подошла к двери веранды, толкнула ее — и поняла, что та заперта. Слуги — и мрачный Григорий, и его говорливая Марфа — словно в воду канули.
Девушка бросилась в сени, однако и входная дверь тоже была на замке.
— Ну что же вы такая разборчивая? Вы ведь пленили трех моих сыновей, логично, что и отец от вас без ума! Мои же соколики вам нравятся, так отчего же вам не сделать честь тому, кто напрямую причастен к их появлению на свет? Неужели я вам совсем уж так и не нравлюсь?
Федор Павлович, все еще голый, по-прежнему с денежным свертком в руках, появился в гостиной.
Нина, обернувшись, схватила со стены висевший там в качестве украшения кривой турецкий ятаган и, угрожающе вытянув его в сторону Федора Павловича, спокойно произнесла, чувствуя, однако, что ее сердце колотится как бешеное:
— Немедленно отдайте мне ключ!
Старик, явно перепугавшись, промямлил:
— Он у Смердякова…
Ну да, мерзопакостный сынуля-бастард, будущий убийца, прислуживает папаше-насильнику! Право же, какой чудный тандем!
— Повторяю, — повысила голос Нина, — отдайте мне ключ!
И когда и это не возымело действия, подошла к одному из окон, перевернула ятаган и, осторожно взявшись за лезвие, зажмурившись, нанесла массивной тяжелой рукояткой удар по стеклу.
То, жалобно треснув, разлетелось вдребезги.
Нина выпрыгнула через образовавшееся отверстие на веранду, при этом поцарапавшись об осколки стекла, однако это ее мало занимало. Просунув через разбитое окно ятаган внутрь комнаты, она заявила:
— Вы же, старый извращенец, останетесь там, где стоите. Еще одно движение, и я превращу вас в евнуха!
На шум подоспели невесть откуда взявшиеся Григорий с Марфой, державшиеся, впрочем, на расстоянии и не приближавшиеся к веранде.
— И помните, — продолжила девушка, — сами поклялись, что если нарушите свое слово, то вас черт заберет. Есть у меня предчувствие, что так скоро и случится.
Федор Павлович, прикрывая срам свертком с деньгами, заявил:
— Ну, хоть в веселую компанию попаду, а то скукота-то в нашем Скотопригоньевске какая!
И, обращаясь к онемевшим слугам, велел:
— Что уставились, дурачье, можно подумать, меня голого никогда не видели? А кто у вас каждый вечер по дому без исподнего разгуливает?
Не желая внимать мерзостным подробностям ночного времяпрепровождения Федора Павловича Карамазова, Нина, продефилировав мимо слуг, попрощалась с ними и добавила в адрес Марфы:
— Ваши пироги — просто пальчики оближешь! Однако не обессудьте, что рецепта спрашивать не буду. У вас тут не соскучишься. Думаю, скоро станет еще занятнее, ведь, не исключено, вашего хозяина черт заберет. Но вы, думаю отчего-то, не особо и против. Счастливо оставаться!
И, одарив карамазовских слуг милой улыбкой, прямиком через палисадник направилась к выходу.
Около самого выхода, в дверях небольшой сторожки, она заметила ухмыляющегося Смердякова, который исподтишка наблюдал за всем происходящим. Завидев ее, он даже и не подумал закрыть дверь, а дерзко уставился ей в лицо, причем на его лице в это время блуждала какая-то особо гадкая усмешка.
Смерив его взором, Нина толкнула дверь, заставив Смердякова отступить назад.
— Так-так, ассистируете, стало быть, папаше-эксгибиционисту? — произнесла она, заметив, что это была не сторожка, а ледник: прямо за спиной Смердякова вниз уводила крутая лестница, откуда веяло арктическим холодом.
Ну да, холодильников ведь еще не изобрели.
— Кому-с? — переспросил Смердяков, явно не ведавший этого термина, однако, судя по мерзкой ухмылочке, вполне уловивший его суть.
— Не юродствуйте, Смердяков. И вообще, я все знаю!
Она заметила, как ухмылка сползла с лица лакея, однако тот быстро взял себя в руки, заявив:
— Не имею чести понимать-с, что вы имеете в виду-с, милостивая государыня…
— Думаю, очень даже имеете, Смердяков. Очень даже. То, что вы со своим батюшкой занимаетесь свинством, активно ему при этом помогая, — это одно. Хотя наверняка подпадает под ряд уголовных параграфов Российской империи…
Лакей вдруг затрясся, а Нина продолжила:
— А вот другое — это то, что вы задумали убить своего мерзкого родителя!
Смердяков, отступив назад, смертельно побледнел и тотчас заявил:
— Вы на меня напраслину-с наводите! Никогда в жизни я не решился бы поднять руку на своего благодетеля. И в мыслях-с не было-с…
И не ожидая, что Смердяков расколется, признавшись в преступлении, которого еще не совершил, однако которое, как была уверена Нина, совершить намеревался, девушка произнесла:
— Учтите, я знаю. И если со стариком что-то случится, то придут не к Дмитрию Федоровичу, а к вам. И вы отправитесь на двадцать лет в Сибирь, а не он. Мы друг друга поняли, Смердяков?
Лакей, судорожно кивнув, сделал какое-то неловкое движение рукой, потерял равновесие — и покатился вниз по лестнице.
Нине пришлось задержаться в этом неприятном месте дольше, чем она хотела. Однако не в доме Федора Павловича, а около него: только там, у палисадника, в окружении собравшихся местных зевак, она почувствовала себя наконец в безопасности.
Прибывший доктор Герценштубе диагностировал у спикировавшего по лестнице ледника Смердякова перелом обеих стоп, перелом как минимум трех ребер, вывихнутое правое запястье и сотрясение мозга. Однако, как он заверил причитавшую Марфу и сурово молчавшего Григория, «до свадьбы заживет».
Появившийся Федор Павлович, облаченный в домашний халат, вздохнул и дал добро на то, чтобы Смердякова забрали в больницу, сунув Герценштубе несколько ассигнаций.
— Вы уж присмотрите за ним, он парень-то хороший. Но сплошные только расходы, сплошные расходы…
Нина думала над тем, не из того ли уж сверточка с тесемочкой из тайничка за ширмочкой эти ассигнации, и полностью проигнорировала милые улыбки Федора Павловича, который вел себя с ней как ни в чем не бывало.
Как будто не преследовал ее в запертом доме голый, желая… Чем именно он желал с ней заняться, Нина даже и думать не хотела.
Наконец несколько дюжих мужиков извлекли нудно стонущего Смердякова из ледника, уложили его на особые носилки и погрузили в медицинскую карету, которая тронулась в путь.
Нина, отказавшись, чтобы ее подвезли до дома Безымянных, решила, несмотря на поздний час, пройтись пешком.
Ей все чудилось, что ее вот-вот настигнет пролетка с голым Федором Павловичем, прикрывавшим свое срамное место сверточком с тесемочкой из тайничка за ширмочкой, однако Карамазов был, что несомненно, насквозь порочным, однако отнюдь не глупым субъектом — и оставил ее в покое.
