Нина на мгновение закрыла глаза. Господи, только не это! Хотя она не могла отрицать, что после тягостной сцены со Славиком и скакавшей на нем грудастой блондинистой работницей отдела аспирантуры предложение руки и сердца от двух братьев Карамазовых ей льстило и было более чем приятно.
Но принять ни то, ни другое ни вчера, ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни когда-либо еще она не могла.
Точнее, не имела права.
— Братец Ванюша, что ты просил? — раздался звенящий голос Мити, и Нина поняла, что скандала по-карамазовски не миновать.
Старший брат, держа в руках Нинин зонтик, приблизился к брату среднему и, используя зонтик словно шпагу, приставил тот к груди Ивана.
— А ну-ка, сударь, пошли вы прочь! — продолжил он, и Иван, резким движением выбив зонтик из руки Мити, тихо, как-то шипяще произнес:
— Сударь, рекомендую вам сделать то же самое. Я вызываю вас на дуэль, сударь!
— Отлично! — заявил с недоброй улыбкой Митя. — Где и когда? Хотя нет, согласно кодексу, я как вызванная сторона определяю это. Что же, сударь, дайте мне подумать, где, когда и чем я сумею разделать вас под орех! Хотя могу чем угодно — хотя бы этим зонтиком!
Нина громко заявила:
— Это мой зонтик, господа!
Оба брата, словно забывшие о том, что были не одни, дернулись и воззрились на нее. Пульхерия, по-прежнему утопая в кресле, казалось, была в полном ужасе от разворачивающихся перед ее глазами событий. Или даже, не исключено, все еще без чувств.
Подойдя к молодым людям, Нина выхватила зонтик из руки Ивана и не терпящим возражения тоном заявила:
— Вам не о чем вести спор, господа, потому что замуж за вас я не намерена. Ни за одного, ни за другого. И прошу прекратить делать мне предложения, потому что свое решение я менять не намерена. А теперь миритесь!
Иван и Митя, насупленно взирая на нее, молчали.
Нина повысила голос, обращаясь с обоими как с упрямыми шкодливыми мальчишками.
Которыми, собственно, эти два великовозрастных оболтуса и являлись.
— Миритесь, господа хорошие! — продолжила она и в подтверждение своих слов стукнула острием зонтика по паркету. — Потому что, пока не помиритесь, я не разрешу вам покинуть этот дом!
Оба Карамазова продолжали молчать, не предпринимая ни малейшей попытки помириться. Тогда Нина, вздохнув, произнесла:
— Что же, как вижу, ваше упрямство феноменально. Поэтому мне не остается ничего иного, как прямо сейчас покинуть Скотопригоньевск.
И, обращаясь к Пульхерии, продолжила:
— Благодарю вас за гостеприимство, мои планы изменились, я уезжаю. Задаток можете оставить себе. Была крайне рада…
Раздался глубокий, грудной голос Ивана, и Нина увидела, как он совершенно против своей воли протянул старшему брату бледную руку:
— Сударь, требую от вас последовать желанию Нины Петровны и помириться на месте. Приношу вам свои наиглубочайшие извинения, сударь!
Однако его извинение звучало как очередное оскорбление.
Митя, недобро усмехнувшись, произнес:
— Вы правы, сударь, все-таки ученый муж, ума, гм, палата… Вы правы, сударь, нам надо помириться. Потому что таково желание Нины Петровны. Однако пожать вашу, гм, руку не могу, так как моя правая лапа, как видите, временно бездействует…
— Иван Федорович подаст вам левую, так ведь? — потребовала Нина, и средний Карамазов подчинился.
Братья обменялись кратким, едва ли длившимся долю секунды, рукопожатием, словно боясь заразиться друг от друга чумой.
— И никаких разговоров о дуэли, вы поняли? — продолжила девушка, чувствуя, что гроза отнюдь не миновала и что обстановка по-прежнему накалена.
Не получив ответа, она продолжила:
— Иван Федорович, Дмитрий Федорович, вы поняли меня?
Средний брат, усмехаясь еще более недобро, чем до этого, прошептал:
— Да, да, никаких разговоров о дуэли. Честь имею!
И, резко развернувшись, вышел из гостиной. Митя же, расслабившись и благодушно улыбаясь, хотя всего мгновение назад был натянут, как струна, веселым тоном заявил:
— Прошу простить моего братца, сударыни. Он у нас, как сказывают, с чертом беседует! Что с него взять — сумасшествие у нас, Карамазовых, в роду!
Нина, взглянув на него, сказала:
— Желаю и вам хорошего дня, Дмитрий Федорович…
И, поколебавшись, взглянула на Пульхерию, которая, обмякнув, все еще полулежала в кресле явно без чувств, и добавила:
— Если вы в самом деле меня любите, то не задирайте брата!
Митя, горестно вздохнув, ответил:
— Ах, милая Нина Петровна, вы словно мысли мои читаете! Ведь нет ничего проще, помирившись у вас, выйти, нагнать наглеца и вновь вызвать его на дуэль!
Нина строго заметила:
— Никаких разговоров о дуэли, это понятно? Поклянитесь!
Митя, размашисто перекрестившись, произнес:
— Никаких, вот вам крест! Да и брат же он мне все-таки, хотя бы и по папаше.
Упоминание имени Федора Павловича заставило Нину вспомнить о другом. Еще более понизив голос, она продолжила:
— Дмитрий Федорович, у меня есть сведения, что вашего батюшку… Что его должны убить! Я прошу защитить его!
Митя, усмехнувшись, сверкнул глазами, однако — и в этом Нина была уверена абсолютно — ничуть ее словам не удивился.
— Ну, Нина Петровна, я зачастую задаюсь вопросом, отчего старого хрыча не убили раньше? Поэтому, если его кто долбанет по пустой башке, то всему человечеству будет только польза. Ну, или хотя бы нашему милому Скотопригоньевску!
Пульхерия простонала, и Нина громко заявила:
— Обещайте, что позаботитесь об отце, Дмитрий Федорович! А теперь вам пора!
Митя, потоптавшись, вышел из гостиной, однако на пороге развернулся и, приблизившись к Нине, с робостью и почтением положил перед ее ногами зонтик — так, как в Средние века рыцарь клал меч перед ногами своей повелительницы.
А затем наконец удалился.
Нина бросилась к Пульхерии, и та, снова издав стон, прошептала:
— Ах, что со мной? Помню только, что перед глазами все потемнело, а потом…
Вызвав горничную, Нина передала хозяйку на ее попечение, а также велела послать за доктором. Явился, однако, вовсе не доктор Дорн, как она тайно надеялась, а седой пожилой Герценштубе.
Все в доме закрутилось вокруг болящей Пульхерии, состояние здоровья которой, насколько могла судить Нина, было далеко не критическим. Удостоверившись, что хозяйке ничего не угрожает, и препроводив ее в будуар, Нина, прихватив зонтик, поднялась в свою каморку и, распахнув окно, уставилась на лазоревое небо Скотопригоньевска.
