И, откашлявшись, провозгласил:
— Милая кузина, госпожа Достоевская, смею здесь и сейчас, в присутствии этих почтенных свидетелей (он обвел левой, неповрежденной рукой, той самой, которой он, как выходило, мог еще вполне убить своего папашу), ну, или не очень почтенных, а также весьма непочтенных, просить вашей руки и сердца! И это несмотря на то, что моя собственная рука повреждена, а сердце разбито вдребезги — вами, милая кузина Достоевская! Выходите за меня замуж! Есть у меня один знакомый поп, в Мокром живет, мы к нему прямо сейчас покатим, он нас обвенчает! Горько!
И он стал поочередно целовать ей туфельки.
Присутствующие зааплодировали — все, за исключением сидевшего за столом с лицом темнее тучи Ивана. Нина поняла: еще немного, и брат средний набросится на брата старшего.
И все из-за нее!
Она с разницей в десять минут получила два предложения о замужестве от двух братьев Карамазовых — нет, такого не мог выдумать даже сам Федор Михайлович!
Что за чистейшей воды карамазовщина!
Нина, отодвинувшись, обернулась в поисках двери.
Входной двери, а лучше, конечно, другой: темно-синей, деревянной, с ручкой в виде разинутой пасти льва.
— Так что, кузина, вы согласны? — произнес, упиваясь этой постыдной сценой, Митя, все еще стоя на коленях. — Вы станете мадам Карамазовой? А потом я прихыкну старого хрыча, и мы, получив его наследство, укатим в Ниццу! А вы, трутни и дармоеды, все поедете вместе с нами — папашка-то мой ужас как богат!
Присутствующие заулюлюкали, а Нина, перед которой стоявшие вокруг мужчины враз живехонько расступились, видимо, не без оснований опасаясь, что она бросит их через колено так же, как только что сделала это с Митей, кинулась к двери.
Обычной, входной, не темно-синей с ручкой в виде разинутой пасти льва.
— Милая кузина! — раздался пьяноватый голос Мити, заглушенный голосом Ивана:
— Нина Петровна!
Наконец-то она оказалась на свежем воздухе — за то время, которое она пробыла в трактире, уже стемнело. Нина, слыша за спиной голоса, однако не желая иметь ничего общего с двумя претендентами на ее руку и сердце, бросилась по улице вниз.
И только добежав до угла, перевела дыхание и поняла, что не имеет ни малейшего понятия, куда ей идти.
На ее счастье, из-за угла как раз вывернула пролетка, причем все с тем же молодчиком, который несколькими часами ранее довез ее до «Книжного ковчега». Он тоже узнал Нину и, натягивая поводья, произнес:
— Ах, сударыня, изволите отвезти вас обратно?
Плюхаясь на сиденье пролетки, Нина произнесла:
— Да, да, прошу вас! Езжайте!
И только когда он тронулся, поняла, что забыла свой новый зонтик в трактире, однако возвращаться за ним не имело смысла.
Поездка по вечернему Скотопригоньевску длилась недолго — им надо было проехать всего несколько улиц, но и за эти десять минут Нина успела обдумать многое.
Итак, она не только попала в роман, но и активно вмешалась в ход событий! Одно дело, если бы она мелькала где-то на задворках и все шло бы по предписанному плану. А так она, не исключено, нарушила его план!
Хотя, если уж на то, кем он был предписан — Достоевским, понятное дело! Однако кто сказал, что события в реальном Скотопригоньевске должны развиваться точно так же, как события в Скотопригоньевске, им измышленном и являвшемся местом действия его романа?
Теперь это, выходит, был не его роман — и вообще никакой не роман, а реальность!
И она сама — его неотъемлемой частью!
Понимая внезапно, что происходящее, несмотря на свою невероятность, начинает доставлять ей удовольствие, Нина улыбнулась.
Да, творчество Достоевского, за редким исключением, она не особо жаловала. Слишком все мелодраматичное, плаксивое, истеричное, натянутое. То ли дело Толстой — мощное, достоверное, такое затягивающее, правдоподобнее любой реальности. Настоящая русская река, медленно несущая свои воды в море, по сравнению с которой даже самый известный роман Достоевского — бурный, мелкий, пенящийся горный ручеек.
Может, не случайно она оказалась не в одном из произведений Толстого, а именно в последнем романе Достоевского? Потому что у нее имелась уникальная возможность не просто вмешаться в ход событий, но и изменить их?
И более того, предотвратить убийство старого Карамазова.
Ну, и, помимо этого, выйти замуж за одного из его сыновей. Два старших ей уже сделали предложение — не хватало только младшего, Алеши.
И чувствуя, что страх и напряжение отступают на второй план, как, впрочем, и желание найти темно-синюю деревянную дверь с ручкой в виде разинутой пасти льва, Нина приняла решение: раз уж так вышло (точнее, раз она так уж вошла), то она не будет сторонним наблюдателем (которым, собственно, уже перестала быть), а станет активным участником событий.
И перепишет роман Федора Михайловича.
Хихикнув, Нина откинулась на удобное сиденье пролетки и услышала голос кучера:
— На месте, сударыня!
Ужин в тот вечер Нина в компании Пульхерии Ивановны и ее супруга, Федора Михайловича, пропустила, что вызвало массу вопросов за завтраком, к которому она была приглашена в столовую четы домовладельцев, которые, как она к тому времени узнала от прислуги, носили незатейливую фамилию Безымянные.
Завтрак, подобно ужину, подавался в строго определенное время, и определялось это распорядком дня и желаниями хозяина дома, Федора Михайловича Безымянного, местного литератора, библиографа и летописца.
Его самого Нина отчего-то представляла живой копией другого Федора Михайловича, Достоевского: с его продолговатым лицом, благообразной бородой, глубоко посаженными глазами.
Однако этот Федор Михайлович оказался крошечным, абсолютно лысым, говорливым живчиком, который буквально вкатился в столовую и, поцеловав руку Нины, тотчас уселся за стол и, повязав салфетку вокруг шеи, произнес:
— Так, так, так, где же моя кашка?
Его супруга торжественно подала Федору Михайловичу серебряную тарелку, прикрытую серебряным же колпаком, под которым находилась ароматная манная каша. Хотя Безымянный вел себя как капризный ребенок, жена относилась к нему с подобострастием и восхищением, называя, впрочем, исключительно на «вы».
Нина, которой тоже была предложена манная каша, впрочем, очень вкусная — с курагой, изюмом и орехами, не отказалась, не без улыбки наблюдая за сценкой за завтраком, в которой принимали участие супруги Безымянные, явно друг друга очень любившие.
— Федор Михайлович, а яичко всмяточку? Как же без яичка-то всмяточку? Вы сами говорили, что яичко полезно для мозговой деятельности!
