— Я вас ждала!
Рука, которую пожала Александра, оказалась холодной, влажной, странно вялой, словно лишенной костей. Художница произнесла, стараясь попасть в приветливый тон Штромма:
— Очень рада! Надеюсь, смогу быть полезной.
— В дом, в дом! — Штромм торопил Ольгу, слегка хлопая ее по плечу, так что сползла вязаная шаль, в которую куталась молодая женщина. — И немедленно кофе! У нас не больше получаса, потом прыгаю в такси и улетаю!
Ольга направилась к крыльцу. Штромм, не глядя, привычным жестом запер изнутри калитку, вслепую найдя нужный ключ на связке.
— Не смущайтесь, — бросил он Александре, которая стояла рядом, не решаясь последовать за хозяйкой. — Она хорошая девочка, вы должны поладить!
…Художница опустилась в глубокое кресло, накрытое пледом, другим пледом хлопотавшая вокруг Ольга тут же накрыла колени Александры. Та, чувствуя неловкость, поблагодарила:
— Спасибо, не беспокойтесь, пожалуйста, здесь очень тепло!
— Нет-нет! — возразила Ольга. — Вы просто с улицы и еще не чувствуете, здесь вечерами сыро, а я поздно затопила. Отдыхайте!
Александра огляделась. В углу большой комнаты топилась высокая голландская печь, облицованная бледно-голубыми изразцами. Александра моментально оценила их — недавно ей случилось продавать старинные плитки, снятые с печей из снесенных домов. Такие плитки и старое литье ценились на рынке, любители с удовольствием платили хорошие деньги, чтобы облицевать ими свои новые печи и камины. Изразцы на здешней печи также были старые, явно русского происхождения, кустарно расписанные. «Конец девятнадцатого века или начало двадцатого, — определила про себя Александра. — А сам дом явно конца девяностых… Тогда такой декор был не в ходу, все строились «побогаче». Исхаков явно разбирался не только в янтаре и пластиках!» Вокруг черной чугунной дверцы изразцы растрескались и были подмазаны глиной. В щелях мелькал золотой огонь.
Стены большой полутемной гостиной были почти полностью скрыты под книжными полками и картинами, развешанными вплотную друг к другу, так что свободного места уже не оставалось. Картины, как навскидку определила Александра, ничего значительного не представляли. Это были обычные трофеи с европейских блошиных рынков и из антикварных магазинов. Зачастую рамка стоила дороже самого холста. Вдоль задней стены тянулась деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Наверху горел свет — верхние ступени были ярко освещены и казались облитыми желтым маслом.
Штромм расположился в кресле напротив Александры, возле самой печки. Вытянув ноги, прикрыв колени пледом, он помешивал ложечкой кофе, поданный Ольгой. Сама хозяйка не садилась — она хлопотала вокруг маленького круглого стола, покрытого желтой вязаной скатертью, расставляла на нем вазочки с печеньем, конфетами, пугливо звенела приборами и чашками, то и дело озабоченно приподнимала крышку пузатого кофейника и заглядывала вовнутрь, словно надеясь получить дельный совет. Над столом свисала лампа в фарфоровом белом абажуре, покрытом цветочной росписью. Мягкий свет лился на скатерть, на руки и лицо Ольги. Теперь Александра могла рассмотреть хозяйку дома.
Невысокого роста, чуть полноватая, миловидная, Ольга казалась младше своих лет. Штромм говорил, что его подопечная осталась подростком, и в самом деле — та походила на очень юную девушку. Иллюзию создавало выражение ее лица. Ольга смотрела по-детски открыто и в то же время робко, словно заранее извиняясь за глупость, которую может произнести. В ее улыбке, не размыкавшей припухших губ, было нечто виноватое. Глаза, большие, черные, миндалевидные, придавали ее лицу нежное, покорное выражение. Черные волосы свободно падали на плечи, обтянутые шалью, на смуглой округлой шее розовело коралловое ожерелье. Во всем ее облике было нечто домашнее, уютное, выпадавшее из времени. «Девушка из рассказа Чехова, — Александра улыбалась ей в ответ, ловя приветливый взгляд. — Удивительно, время совсем не властно над некоторыми типажами…»
— Времени мало, — говорил Штромм, — так что к делу. Аукцион послезавтра. Легко и приятно не будет, я тебе уже говорил сто раз, Оля.
Та, склонив голову, наливала кофе через ситечко. Молча, не глядя, подала чашку Штромму, так же молча, настороженно держась, принесла другую чашку Александре. Художница поблагодарила. Она видела, что девушка очень напряжена. Штромм продолжал:
— Ты человек взрослый, Оля, коллекция — твое законное наследство. Имеешь право распорядиться им, как хочешь. Но я не вижу смысла делать подарки людям, которые этого не заслуживают, в ущерб себе. Я еще раз предупреждаю: те начальные цены, которые я выставил на все лоты, не должны понижаться. Они и так смехотворно низкие. Я бы повысил, чтобы публика не наглела…
— Нет, дядя, нет! — вырвалось у девушки. Прикусив нижнюю губу, словно испугавшись собственной дерзости, она опустила глаза, вернувшись к столу.
— Нет так нет, твое решение, твое право, — Штромм раздраженно дернул плечом. — Знаешь, опыт показывает, что с нашим братом коллекционером церемониться нечего. Собака палку любит. Ставишь заниженную цену — навлекаешь на себя подозрения, что вещица с некрасивой историей, или подделка, или ты, прости, дура… Коллекция твоего отца уникальна, деточка. Он собирал ее по крохам, по всему миру. Подобных вещей нет ни у кого! Если бы не кризис… Сейчас ценится только дешевка.
Штромм вздохнул с неподдельной горечью. Александра, внутренне разделявшая его мнения и чувства, держалась отстраненно. Она полагала, что не стоит вмешиваться в разговор, показывая личную заинтересованность.
— Вот поэтому я пригласил Александру, — Штромм наклонился и поставил на приступок печи опустевшую чашку. — Надеюсь, вы найдете общий язык. Задачу я объяснил… Если вещи продадутся хотя бы за начальную цену, с небольшой символической прибавкой в один шаг, мы по законам аукциона не имеем права их снимать с торгов. Но если цену под разными предлогами начнут снижать, Александра должна вмешаться. Мы договорились об этом!
Художница кивнула. Она чувствовала себя очень неловко — хозяйка дома упорно смотрела в сторону, словно тяготясь ее присутствием. «Похоже, у меня не получилось завоевать ее доверие с первого взгляда, — думала Александра, созерцая свое зыбкое отражение в чашке с кофе. — Ситуация так себе! Меня навязывают в качестве оплаченного цербера вполне взрослому и дееспособному человеку!»
— Ты покажешь Александре коллекцию, все, что выставляешь на продажу, — продолжал Штромм, — надо, чтобы она хотя бы визуально знала, с чем будет иметь дело. На аукционе ты будешь вместе с ней. В самостоятельные переговоры ни с кем не вступай. Ерунды не слушай. Тебе там наговорят, я уж знаю, кто придет… Как жаль, что я не могу сам там быть!
Последнее восклицание вырвалось у него словно непроизвольно и прозвучало искренне. Ольга слегка повернула голову в его сторону, волосы упали ей на щеку, скрыв от Александры ее лицо.
— Ты никак не можешь остаться, дядя? — голос молодой женщины звучал глухо.
— На этот раз не могу. Ты сама знаешь, я всегда отменял ради тебя срочные дела. Но теперь у меня очень важная сделка, я ее долго готовил, клиент сомневается до сих пор… Если я все перенесу, он пойдет на попятную. Нет и нет. Справляйся сама, раз сама это затеяла. Решила играть во взрослые игры — играй. Александра тебе в помощь.
