Договорились встретиться через полчаса. Александра умылась, оделась, вынула из бумажника деньги, полученные от Штромма, и вновь их пересчитала. На сердце у нее было неспокойно. «Отдал все до копейки. Другой бы в полицию на меня заявил, а этот расплатился полностью. Похоже на отступные. И это его намеки напоследок… Он как будто угрожал, но в такой форме, что за руку не поймаешь. Что ж, меня бы саму устроило, если бы я никогда больше не слышала об этих четках со сверчками…» Александра убеждала себя в том, что разумнее всего будет забыть об этом деле, которое, по словам Штромма, закончено. К ней не предъявляли никаких претензий. Ее не обманули при расчете. «Но остается Ольга. Она не собиралась умирать вчера утром. Она устала, была подавлена. Возможно, умалчивала о чем-то важном. Но суицидального настроя у нее не было. Что-то случилось уже после моего отъезда».
…Подъезд был залит солнечным светом, процеженным сквозь зеленую строительную сетку на фасаде. Дождь закончился еще на рассвете, распогодилось, свежий порывистый ветер пошевеливал осколки стекол в оконных рамах. Александра спускалась по лестнице, каждым шагом спугивая звонкое эхо. Ей было знакомо все — паутина по углам, трещины в штукатурке, выбоины в мраморных ступенях, истертых посередине, похожих на подтаявшие бруски сливочного масла. На площадке второго этажа громоздилось огромное колченогое кресло, выставленное туда когда-то реставратором старинной мебели. Там он сиживал после своих разрушительных запоев, курил и просил взаймы у проходящих мимо соседей. Когда он умер, домработница скульптора Стаса выбросила банку с окурками и подмела площадку. Кресло, за его громадностью, она вытащить из подъезда не сумела и долго сокрушалась по этому поводу. «Когда подъезд не запирается, лезет всякая шелупонь, а если уж тут мебель поставить, они тут жить начнут! Пулеметом не выгонишь!»
Сейчас, проходя мимо этого печального экспоната ушедшей эпохи, Александра привычно бросила на него взгляд. И увидела несколько окурков на полу, рядом с ножками кресла. Остановившись на миг, художница рассмотрела их. Все окурки были одинаковые, все одним и тем же образом сломаны у основания фильтра. На мраморном полу виднелись свежие черные ожоги и крошки табака.
«Кто-то сидел тут недавно, курил и гасил сигареты об пол. Лиза видела вчера в подъезде кого-то…» Александра выглянула в окно. Переулок был на удивление малолюден. «Да, сегодня ведь суббота! Ломбард на Лялиной площади до часу, ну ничего, успеем. Только бы Дина не опоздала».
Дина объявилась в назначенном месте позже на сорок минут. Обычно Александра дожидалась ее по полчаса. Извиняться та начала, не доходя шагов десяти до ступеней театра, прижимая руку к сердцу, театрально округляя глаза, что придавало ее плоскому лицу совсем уж совиное выражение. Александра прервала этот бурный поток самоуничижения и славословий в свой адрес:
— Давай скорее, тут еще идти, сегодня они раньше закроются, а завтра не работают. Что у тебя?
— Вот, — запыхавшись, Дина сунула ей в ладонь нагретое кольцо. Александра, отвернувшись от улицы, мельком осмотрела его. Довольно массивная потертая оправа из желтого золота, темно-зеленый камень размером с горошину в центре. Достав из сумки лупу, она взглянула на пробу.
— Пятьдесят шесть, — резюмировала Александра, пряча кольцо в сумку. — Старое кольцо.
— До революции оно принадлежало моей прабабушке, — Дина засеменила рядом, едва переводя дыхание. Неизменная папка «с работами» била ее по бедру. — Это очень ценная вещь! Ты видела, какой там изумруд?!
— Я тебя сразу разочарую, — на ходу объясняла Александра. — Тебе дадут цену золотого лома. Что кольцо старое, значения не имеет. Антиквару его можно сдать, но будешь ждать денег сто лет. На аукцион не выставишь — художественной ценности нет. Это не Фаберже и не фабрика Морозова. Если это фамильная реликвия, продай ты лучше что-то другое…
— А ничего больше нет! — простодушно призналась Дина.
Александра только вздохнула. За долгие годы посреднической деятельности она так и не разучилась сочувствовать своим клиентам, попавшим в сложную ситуацию. «Да, Дина малюет ужасные картины, и в ней достаточно простодушия, или наглости, или безумия, или всего вместе, чтобы предлагать их на продажу или для выставок. Она кажется нелепой, она и вся ее жизнь. Но разве это повод для того, чтобы презирать человека? Разве я сама никому не кажусь нелепой? Да половина Москвы надо мной смеется наверняка…»
— Зайди хоть раз, посмотри, как это делается, — остановилась она у знакомой двери на углу старинного особняка. Дина отрицательно замотала головой и сделала огромные глаза.
— Ну, жди, — Александра потянула на себя низко занывшую дверь.
В этом старинном особняке, который можно было обнаружить, чуть отступив от Лялиной площади в один из переулков, до начала девяностых годов прошлого века располагалась могущественная партийная структура, ведавшая комсомольской учебой. В девяностых многие помещения были сданы в аренду мелким фирмам, валютным обменникам, ювелирным скупкам, салонам оптики и даже мастерским по изготовлению ключей. Здесь же, на первом этаже, приютился крошечный ресторанчик китайской кухни. Комсомольский дух оказался чрезвычайно стойким — он сохранился во всех коридорах вместе с полированными деревянными панелями, ковровыми затоптанными дорожками и туалетами спартанской оснастки. Неприкосновенными остались вертушки на входе, застекленная будочка, где сидел пожилой вахтер с толстой книгой. Он всех спрашивал о цели визита, но если ему ничего не говорили, пускал и так. Какие-то молодежные организации еще функционировали в здании, правда, к комсомолу они не имели уже никакого отношения.
— В ломбард, второй этаж, — бросила Александра вахтеру и пешком поднялась по лестнице с широкими светлыми пролетами. Лифты здесь были еще советской поры, ненадежные и скрипучие.
Ломбард скрывался за такой же безликой деревянной дверью, как и все остальные арендаторы. За дверью обнаружилась небольшая комната с видом на площадь. Окно, наполовину занятое допотопным кондиционером, было прикрыто полинявшими желтыми занавесками. Здесь стоял сейф, из замка которого торчала связка ключей. Пара стульев. Вешалка в углу. Шкафчик с застекленными дверцами в глубине, на полках иконы, немного серебряной посуды. Еще тут был большой письменный стол, произведенный примерно лет пятьдесят назад где-нибудь в социалистической Румынии. И сам хозяин ломбарда, он же оценщик, невозмутимо спокойный пожилой человек с лицом, которое невозможно было запомнить.
— Доброе утро, — приветствовал он Александру, поднимая глаза от телефона. — Как ваши дела?
— Неплохо. — Она присела к столу, порылась в сумке, достала кольцо. — Вот, хозяйка хочет продать.
— Давайте посмотрим, что у нас тут хорошего… — Хозяин взял кольцо, повертел его в коротких пухлых пальцах, рассмотрел под лупой, вставил в глазницу окуляр, включил фонарик. Положил на ювелирные весы. Вся процедура была Александре знакома и противна. Она следила за содроганием красных цифр на дисплее, показывавших вес изделия, думала, что понимает тех людей, которые не в силах сами сдавать в ломбард дорогие им вещи.
